И снятся белые снега…

— Ну и долго же ты, — зевнул сидящий в машине мужчина. Лица его в темноте нельзя было разглядеть. — Что-нибудь узнала?

— Узнала. Слава богу, все в порядке, — сказала она. — Этот профессор милый человек: завтра мне дадут справку.

Она обняла сидевшего рядом мужчину, тихо спросила:

— Ты меня любишь?

— А как ты думаешь? Зачем бы я таскался с тобой по психбольницам? — ответил он в темноте и снова сдержанно зевнул.

— Боже мой, как я люблю тебя! — прошептала она. Они посидели немного молча.

— Поехали, что ли? Чего здесь стоять? — сказал мужчина.

Гера включила фары и повела машину на дачу. Теперь она и зимой жила на даче, где было паровое отопление, ездила на работу на «Волге» и регулярно навещала Акулину Гавриловну и своих детей на городской квартире.

И снятся белые снега…

Мне часто снятся белые снега Чукотки. И пурги по ночам поют под окнами. И несутся с холмов табуны рогатых оленей, шумит в их ветвистых рогах растревоженный ветер. И сполохи северного сияния обжигают небо цветным огнем. И тяжелая волна отлива с хлопотливым гулом заглатывает во тьму холодного зеленого океана береговую гальку. И слышится неумолчный гомон — это в скалах над морем закипает птичий базар. Пронзительно вскрикивают гаги, гортанно гугукают бакланы, трубно кричат гуси-белоголовки.

Каждую зиму я решаю: придет весна, возьму билет на самолет — и туда, на берег Ледовитого, в село Медвежьи Сопки. Предвижу встречи, разговоры. «Ну, как живешь на материке? Мы думали, тебя солнце растопило, раз не едешь так долго!»

Но время идет, поездка откладывается. И все чаще снится мне Чукотка, белая земля России. Все чаще вижу я село Медвежьи Сопки, его людей, моих добрых друзей и знакомых. И, не злая, далеко ли, близко ли тот час, когда снова попаду туда, я хочу рассказать об этом селе и его обитателях.

1

Первым в Медвежьих Сопках просыпается Коравье. Коравье — это имя и фамилия, все вместе. Когда он родился, ни его мать, ни кто другой из родни знать не знали, что на свете живут люди, у которых есть имена и отдельные фамилии. Коравье — и хватит. Означает это — Олений дух. Имя дали неспроста. Дух священного Оленя должен был отпугивать от новорожденного злого духа Келлы — родного брата черта.

Теперь Коравье, когда-то самый малый человечек кочевавшего по тундре стойбища, стал самым древним жителем в селе Медвежьи Сопки. Как всякий старый человек, он не любил долго держать по ночам свои глаза закрытыми. Разные на то причины. То постель его из оленьих шкур затвердеет камнем — никак не пристроишься, не улежишь, как высоко не накладывай ворсистые шкуры. То подушка давит шею, хотя мох в ней свежий, пухлый — сам щипал в укромной низинке. То одеяло из шкуры молодого олешка неладно спутается в ногах…

Наворочавшись и накряхтевшись, Коравье поднимается. Он покидает постель как бы по частям. Сперва от подушки отрывается круглая и голая, как бубен, голова. Потом из-под одеяла высовываются худые костлявые плечи. Наконец показываются выгнутые колосом ноги.

Вот такой он, Коравье! Коричневое лицо потрескалось от морщин, широкий нос приплюснут, а в узких щелках раскосых век едва видны черные глаза-кружочки, да ресницы как будто присыпаны пеплом.

Посидев немного и отдышавшись, он тянется к одежде, лежащей рядом на полу. Одевается долго. Сперва натягивает меховые, вытертые на коленях и на задних местах штаны, потом торбаса и наконец кухлянку, совсем новую, густошерстную. На дворе лето, но Коравье не привык одеваться иначе. Это молодые носят всякие пальто да ботинки, а ему и летом в мехах не жарко.

Прошаркав по черным полам пустого дома, он выходит на улицу, и сразу задыхается, поперхнувшись утренним холодным воздухом.

Из сеней, поджав усохшую переднюю лапу, выползает сонная лайка. Пока Коравье прочищает кашлем горло, собака с хрипом зевает, широко растягивая беззубую розовую пасть, и, присев на задние лапы, молча смотрит туда, куда глядит Коравье, — на солнце.

Когда Коравье ложился спать, солнце висело над сопками почти на такой же высоте — три ладони от земли, но с правого края сопок. Теперь оно слева. Значит, солнце спало за сопками куда меньше, чем спал Коравье, и вышло на небо гораздо раньше того, как он вышел из дому.

— А-а, тоже много спать не умеешь, — сочувственно говорит солнцу Коравье. — Тоже стариком стало.

Глаза его лишь смутно различают очертания сопок, а солнце видится ему расплывчатым желтым пятном. И потому он продолжает говорить солнцу:

— Разве таким ты раньше было? Раньше ты сильное было, долго вверху каталось. Где теперь твоя сила? Думаешь, не видит Коравье?

И он не мигая смотрит на солнце, словно ожидая ответа.

Но солнце молчит.

— Ладно, молчи, если лень языком ворочать, — говорит ему Коравье. — Коравье сам видит.

Он вздыхает, отворачивается от солнца и, устав стоять, садится на каменную плиту возле дома, заменяющую скамейку.