И снятся белые снега…

Заводилой и главным исполнителем церемониального обряда был все тот же Пепеу. Священнодействие совершалось на волейбольной площадке. Старики притащили каркасную нарту. Пепеу приволок на веревке упирающегося оленя. Церемония затянулась: сперва старики совещались, кому поручить почетное убиение оленя, потом оленя никак не могли подтащить к нартам — он лягался и бодался. Потом оказалось, что нож чересчур тупой и его надо было либо точить, либо искать другой. Пока посылали за ножом, пока снова подтаскивали к нартам оленя, пока кололи его, пока старики мазали себя и нарты кровью, что должно было способствовать счастливой жизни в будущем, пока Пепеу шептал заклинание, обращая лицо то на восток, то на запад (позже говорили, что никаких слов он при этом не произносил, а просто шевелил губами), — пока все это длилось, многие празднующие замерзли до того, что стали откровенно щелкать зубами. И, замерзнув, решили отмечать Молодого Оленя не по-старому, а по-новому и круто повернули к магазину, оставив на волейбольной площадке горстку перемазанных кровью стариков во главе с Пепеу.

Но на магазине висел замок. А какой же праздник, если магазин закрыт? Никакого бы праздника в Медвежьих Сопках не получилось, если б положение не спасла Гиуне.

Дело в том, что у Гиуне были ключи. Ключи от базы, где лежали все товары, все продукты и напитки. Правда, они принадлежали не Гиуне, а новому заведующему базой Иванову, который только-только принял базу и временно поселился у Гиуне, так как семья у нее малая, а дом большой. Но теперь хозяйкой ключей могла стать и Гиуне, потому что ключи лежали в ее доме, на кровати Иванова, под его подушкой, а Иванов вместе с Калянто, с Нутенеут, с фельдшером Павловым и его женой, продавщицей и завмагом, уехал в район.

Гиуне сбегала за ключами, склад открыли. Позже вспоминали, что как раз в ту минуту возле Гиуне очутился Пепеу с окровавленным лицом и руками, точно после страшной битвы. Пепеу с Гиуне принялись за дело: отпускали спирт и закуски (всем поровну и по второму разу не давали). Потом базу открывали вечером, утром и снова вечером.

Когда руководство вернулось из района, веселье было в разгаре, и происходило это коллективное выпивание и закусывание не где попало, а в сельском клубе.

После праздника уже руководителям района пришлось ехать в село. Недостача на складе составила десять тысяч рублей. Гиуне вызвали в контору на беседу с Барыгиным. Но ее не очень-то винили: что возьмешь с неграмотной женщины? Виновата не Гиуне, а ее проклятое прошлое.

Винили Иванова — за ротозейство и безответственность. Дали выговор и предложили погасить растрату. По председатель Калянто рассудил иначе: «Растрату делал весь колхоз и колхоз должен отвечать», — сказал он и распорядился выдать из колхозной кассы десять тысяч Иванову наличными. Иванов внес деньги куда следует и поспешил убраться из села.

Вот какие истории случаются в Медвежьих Сопках. И напрасно кто-то думает, что люди здесь живут скучно и уныло. Просто сегодня такой день, небогатый событиями. Но день еще только разворачивается, — и кто знает, что может произойти.

А пока в селе — тишина. Даже собаки попрятались, как сквозь землю провалились. Словно и существует в Медвежьих Сопках одна-единственная собака, такая запаскуженная и дряхлая, что еле волочит ноги, плетясь за стариком Коравье.

Они идут уже долго, очень долго — Коравье и его собака. Пройдут шагов тридцать — остановятся, постоят, передохнут. Если собака отстает, Коравье оборачивается, говорит ей: «Идем, идем. — И качает головой. — Совсем старая стала…»

Острый, удушливый запах дозревающего в ямах копальгына не тревожит их: Коравье потому, что ему де хочется есть, а собака давно утратила нюх.

Уже три года Коравье не пускался в такую далекую дорогу — от дома до клуба. Он и сегодня остался бы дома, если б не парень с книжками, который сказал, что из района едет начальник. Рыпель тоже начальник, тоже может приехать. Приедет и не зайдет к Коравье, будет жить у председателя, как прошлый раз, и Коравье не увидит его. Поэтому старик сам идет туда, где живет председатель, чтоб увидеть сына Рыпеля и поговорить с ним.

— Иди, иди, старая, — зовет он собаку, снова останавливаясь и поджидая ее.

Он понимает, что собаке тоже тяжела дорога, в которую они пустились, и жалеет ее. Он всегда жалел собак, не бил их и не ругал, потому что знал — собаки защищают людей от злых духов. Если бить их, они не простят: когда человеку настанет время покинуть Эту Землю, собаки искусают его и не пустят его к Верхним людям. Жена Коравье Тынеут уже давно покинула Эту Землю, но никогда не попадет к Верхним людям, потому что била и ругала собак. Теперь Тынеут блуждает где-то по разным землям, и ее грызут собаки…

Во дворе бухгалтера Чарэ была протянута от дома к сараю проволока, на ней висело одеяло, кухлянки и полосатый матрац. Седая женщина, мать Чарэ, колотила палкой по матрацу, выбивая пыль, а дочка Чарэ, черненькая девочка лет десяти, в темном платьице, с пионерским галстуком на шее, колотила другой палкой по одеялу.