И снова девственница!

— Вот ведь скунс! — возмущалась девушка, — дотянул до последнего, хотел, чтобы я помучилась! А я ведь толком есть не могла все эти дни. Вот возьму и грохнусь на балу от недоедания — и пусть ему будет стыдно!

— Не мельтеши, — скривилась Ждара, — сама нарвалась, сама и получила. Вот кто тебя просил лезть ему под шкуру? Ткнула его в самое больное, а теперь удивляешься. — Она многозначительно кивнула в ответ на вопросительный взгляд. — Да он, можно сказать, пожалел тебя. И за меньшее убивал, правда, мужчин, насчёт девушек не знаю — свечку не держала.

— Ага, добренький мальчик нашёл пулемёт, больше в деревне никто не живёт, — продекламировала детскую страшилку.

— Забавная ты, — протянула шатенка, слегка скривив полные губы, — и далеко не глупа, только тормозить вовремя не умеешь. Бери пример с Брэгдана — он ведь явно хотел куда больше, чем позволил себе, но смог сдержаться.

— Сдержаться — это когда поскрежетал зубами, поиграл желваками и стукнул рукой в стенку, а не придушил до полусмерти и не нализался крови из собственного укуса! — ей надоело ходить из угла в угол и она плюхнулась в соседнее кресло.

— У каждого своё понятие предела, — пожала плечами женщина, — а вообще я бы на твоём месте воспользовалась ситуацией.

— Какой и как? — не поняла совета.

— Он к тебе явно неравнодушен, — она усмехнулась, глядя на недоумение собеседницы, — ты его чем-то зацепила, — изучающий взгляд, — и если будешь меня слушать, то сможешь пробиться в дамки.

— Спасибо, мне и так неплохо, — открестилась от сомнительной чести Люба и поднялась к себе.

В эту ночь, как и в предыдущие на новом месте, ей вновь приснился очередной кошмар. С тех пор, как она прибыла в столицу, решётка на входе оказалась поднятой, но стражники, стоявшие на посту, тут же обнажали мечи, и ни о каком дальнейшем продвижении не шло и речи. Так и топталась на месте, пытаясь уговорить суровых воинов, да всё без толку. Сегодня она решила не биться головой о стенку, а просто посидеть, песни попеть, за жизнь поговорить. С трудом, но ей удалось сдержать странную, необъяснимую тягу непременно попасть внутрь. Она остановилась у самых ворот и облокотилась о ближайший косяк. Стражники подозрительно косились, но агрессии не проявляли. Тогда, автоматически перебирая пальцами по несуществующим струнам, Люба запела:

Побледневшие листья окна
Зарастают прозрачной водой.
У воды нет ни смерти, ни дна.
Я прощаюсь с тобой.

Горсть тепла после долгой зимы

Донесем. Пять минут до утра
Доживем. Наше море вины
Поглощает время-дыра.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.

С нами Память сидит у стола,

А в руке ее пламя свечи.
Ты такой хорошей была.
Посмотри на меня, не молчи.

Крики чайки на белой стене

Окольцованы черной луной.
Нарисуй что-нибудь на окне
И шепни на прощанье рекой.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.
Это все, что останется после меня,
Это все, что возьму я с собой.

Две мечты, да печали стакан

Мы, воскреснув, допили до дна.
Я не знаю, зачем тебе дан.
Правит мною дорога-луна.

Ты не плачь, если можешь, прости.

Жизнь — не сахар, а смерть нам — не чай.
Мне свою дорогу нести.
До свидания, друг, и прощай.

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой.
Это все, что останется после меня,
Это все, что возьму я с собой.[2]

Неожиданно один из стражей поднял забрало. Под ним, как и следовало ожидать, красовался уже порядком набивший оскомину череп.

— Ещё, — скрежетнул он несуществующими связками.

— То же самое?

Он кивнул. Она продолжила. И снова просьба, и новый повтор. Впервые за последние несколько недель он не стал её проглатывать, лишь махнул на прощанье рукой. А она, подхваченная вихрем цвета индиго, мягко опустилась на перину и, вздохнув, продолжила спать. Уже без сновидений.