И снова уйдут корабли...

Мне не раз доводилось наблюдать Петра Леонидовича во время его встреч с коллегами-учеными. К нему приезжали не только физики. Он уверенно толковал о вроде бы сторонних для него проблемах и с биологом, и с химиком, и философом, и геологом. Был притягательной силой не только для ученых. Дружил с Алексеем Толстым, Пришвиным, Довженко, Чуковским, Маршаком, Коненковым. В его доме я встречал Любовь Орлову и Святослава Рихтера, Ираклия Андроникова и Владимира Тендрякова, Екатерину Максимову и Владимира Васильева, Ию Саввину и Бориса Ливанова, Василия Смыслова и Виталия Севастьянова.

Я всегда задумывался: что же привлекает к нему людей столь разных? Его мировая слава, его блестящий ум? Несомненно и это. Но не только. Дом Капицы олицетворял собой лучшее, что несла в себе с давних времен отечественная интеллигенция — глубокий интеллектуализм, широту взглядов, благородство целей, демократичность и, конечно же, истинный патриотизм, его дом был вроде бы островком, шагнув на который ты оказывался в мире, где высокие нравственные ценности прошлого становятся достоянием нынешнего дня, твоим достоянием — черпай полной мерой!

Мне навсегда запомнятся беседы за длинным, сколоченным собственноручно хозяином дома обеденным столом в гостиной дачи на Николиной горе — их стиль, тональность, напряженность и даже горячность. Эти беседы никогда не были благодушными, поверхностными или салонными, обстановка, в которой они велись, и люди, в них участвующие, порой вызывали у меня ощущение, что я нахожусь в окружении хрестоматийно знакомых мне лиц, вдруг вошедших в эту гостиную из времен Пушкина, Герцена, Достоевского, Менделеева, Павлова. И о чем бы ни говорили — все увлекательно и значительно. Как-то я слышал замечание: «На Николиной горе, у Капицы, можно пройти университетский курс по всем дисциплинам».

В экспедиции на научно-исследовательском судне «Витязь» в Средиземное море и Восточную Атлантику участвовал крупный советский ученый, академик Евгений Михайлович Крепс. Зашел острый разговор о том, что у некоторых современных молодых ученых обозначилось стремление к полному и безраздельному сосредоточению на своей науке. Какой, мол, там театр, концерты, выставки! Главный их аргумент: в наше время каждая отрасль науки несет такой объём информации, что Ничто другое в голову уже не вмещается. Крепс, человек широко образованный, решительно возражал. Глубокое заблуждение, говорил он. Узконаправленный ум не способен на широкие обобщения! А без широких обобщений нет теории. «Во время научных сообщений на заседании президиума Академии наук, — рассказывал Крепс, — я всегда с нетерпением ждал, какой же вопрос на этот раз задаст академик Капица. У Петра Леонидовича неизменно имелся в запасе вопрос — по какой бы теме разговор ни шел. Однажды после доклада академика Бориса Александровича Рыбакова по истории славян Капица вступил с ним в дискуссию, заставив кое над чем задуматься нашего крупнейшего историка. Капица — физик. Кажется, при чем тут история народов? А при том, что все это — знания о нашем мире. И без них нам не обойтись, если мы хотим познать мир во всей его полноте и взаимосвязях».

Капица был насыщен столь разнообразной информацией, что мне казалось, ее хватило бы с избытком для многих незаурядных умов.

Однажды я привез к нему на Миколину гору известную французскую журналистку и писательницу, героиню Сопротивления Мадлен Риффо. Капица говорил с ней по-французски и поразил гостью знанием современной французской литературы. В другой раз я познакомил с академиком двух известных чехословацких путешественников Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда. Они уезжали от него пораженные: «До чего же хорошо знает историю Чехословакии!» В Театре имени Моссовета, куда мы пригласили супругов Капиц на спектакль, я был свидетелем примечательной встречи за кулисами во время антракта. Главный режиссер театра Ю. А. Завадский вел неторопливую беседу с академиком П. Л. Капицей о проблемах современного театра. Со стороны можно было подумать, что разговор идет между людьми одной профессии.

Разговор был сдобрен юмором, и два корифея то и дело похохатывали. Я привык к тому, что в любом разговоре академик прибегал к юмору. Он не мог без него обойтись, как не может обойтись повар без соли. Петр Леонидович как-то сказал: «Тот, кто не понимает юмоpa — безнадежный человек. От него нельзя ждать ничего серьезного». Он с благодарностью воспринимал веселые истории, анекдоты, шутки, а в ответ расплачивался с вами тем же и вдвойне. Когда рассказывал о своих встречах с примечательными людьми, то непременно выделял в этих встречах те детали, которые вызывали улыбку.

— …Однажды в молодости в поезде я ехал в одном купе с Бернардом Шоу. Разговаривал с ним чуть ли не с придыханием: полубог передо мной! Спрашиваю: «А что вас побуждает к творчеству?» А он в ответ буднично и прямолинейно: «Обыкновенное желание заработать деньги».