И снова уйдут корабли...

Сегодня утром, взглянув за борт, я огорчился: не повезло! Шторм. Не сильный, но захотят ли спустить «Аргус»? Начальство поколебалось и спуск все-таки разрешило. Судовой врач проверил давление: сойдет! И вот, вихляясь на волнах, бот мчит меня к торчащей из воды посадочной площадке «Аргуса» — сам аппарат почти полностью под водой. С бота надо прыгнуть в надувную лодку, а с нее уже на борт «Аргуса». И не промахнуться! Вблизи могут быть акулы.

Торопливо задраен надо мной люк — как бы не захлестнула волна, — меня заставляют втиснуться в узкое темное пространство кабины между рычагами, ручками, непонятными железяками, которые впиваются мне под ребра, лечь на дно кабины, откинуть затылок к спине, прижаться лбом к стеклу иллюминатора: смотри! В рейсе я не турист, «научный наблюдатель», и придется писать научный отчет об увиденном.

Рядом со мной лежит командир «Аргуса» Виталий Булыга, спокойный лобастый блондин со светлыми холодноватыми глазами. Но сейчас я его почти не вижу, лишь лоб Булыги озарен голубым: перед ним тоже иллюминатор. В верхнем отсеке в кресле у пульта приборов сидит Леонид Воронов, пилот «Аргуса». В свете приборов его шотландская борода кажется металлической.

— Справа под рукой противогаз, — напоминает Булыга.

Меня уже предупреждали: надо быть готовым ко всему, в подводных обитаемых аппаратах самое опасное — внезапная течь и внезапное загорание в электросистемах. Бывало и такое.

За стеклом иллюминатора в голубое все больше добавляется синьки — значит, глубина нарастает. Все тот же туман — хоть глаз выколи. И вдруг легкая тень с острыми углами промелькнула и растворилась, как призрак.

— Акула, — спокойно поясняет Булыга.

Спуск длится минутами, а чудится, проходят часы. Мне кажется, что я по-прежнему во сне, в котором нет сновидений.

Вдруг внизу еле приметно проступает нечто темное, принимает странные очертания, делится на цвета и их оттенки. Грунт!

Чудится, что это самолет пробился сквозь густые облака, и перед взором открылась необычная горная страна — невысокие, округлые в шкурке зарослей холмы, тихие, покрытые свежим, только что выпавшим снежком долины. За ближайшими хребтами в густеющем мраке угадывались другие, повыше. За ними чернела бездна.

Ощутимый толчок. Вспыхнуло внизу под лыжами «Аргуса» легкое «снежное» облачко — сели!

— «Витязь»! Я «Аргус». 10.48. Мы на грунте. Глубина 105 метров, — докладывает Булыга. — Приступаем к выполнению программы.

Для меня выполнять программу — глядеть в оба. За стеклом иллюминатора, которое кажется таким хрупким, иллюзорный аквариумный мир, в нем и время и движение существуют в непривычных для тебя измерениях. Сто пять метров! Сейчас на крышку люка, что над моей головой, океан давит с силой в восемнадцать тонн — не откроешь даже домкратом. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу, думаю о том, как мне повезло, я на дне! Триста пятое погружение «Аргуса» со дня его создания. Я в числе немногих, кому посчастливилось увидеть дно на такой глубине. А уж вершину подводной горы Ампер до меня видели лишь единицы.

По полям белого песка тянутся странно ровные длинные колеи, словно только что проехали сани. Булыга объясняет: это от течения, здесь сильное подводное течение. И опасное. В его силе нам вскоре довелось убедиться: при очередной посадке на грунт «Аргус» был брошен на скалу, содрогнулся, заскрипел, казалось, его яйцеобразное тело расколется, как скорлупа.

— В этом районе мы еще не бывали, — определяет Булыга. — Так что будем повнимательнее. А вдруг?

— Что «а вдруг»?

— А вдруг увидим такое! Мы же здесь с вами первые.

И он, и Воронов, как и все мы, мечтают именно о «таком».

Обычно на подобной глубине непроглядная тьма, но здесь, в океане, вода чиста, а тропическое солнце над Атлантикой бьет в ее поверхность, как прожектор. И сейчас кажется, что в долинку, куда мы опустились, только-только приходят сумерки, несут покой и мир. Поставить бы на этом песочке дом и жить в нем бездумно, и пускай проходят где-то там наверху, в надводье, годы и тысячелетия! Все вокруг зовет тебя к мудрой неторопливости. Будто специально для нас, поблескивая серебристыми боками, такие хрупкие, словно хрустальные, проплыли три тупоносых окуня. Медленно, без всякой угрозы шевелили иглами удивительно четкие на белом песке морские ежи. Недалеко от них распласталась большая пурпурная морская звезда, торжественно красивая, словно адмиральский орден, оброненный когда-то с проходившей над Ампером каравеллы.

— А вот осьминог! — толкает меня в бок Булыга.

Не сразу замечаю в темных зарослях водорослей это чудище. Прежде всего вижу осьминожьи глаза, выпуклые, поблескивающие, как крупные бусины, умные, всепонимающие. Бугристые, со светлыми ладошками кончики щупалец шевелятся, сгибаясь внутрь, словно зовут: иди сюда, здесь лучше!