И снова утро (сборник)

Если бы вам и теперь довелось командовать взводом на этом фронте, вы бы убедились, что, идя в атаку, мы знаем, за что боремся. Поговорите с Кондруцем, с остальными. Вы поймете, что раньше они воевали из страха перед вашим пистолетом, перед установленными позади пулеметами, а теперь воюют, чтобы отомстить за свою совесть, которую вы насиловали три с лишним года. И тогда вы поймете, что ваши старания сделать из меня предателя напрасны. Этого вам все равно не удастся…

— Это политика. К черту политику!.. Я взываю к вашему разуму.

— Не знаю, политика это или нет. Да и какое это имеет значение? Разве нужно разбираться в политике, чтобы понять, что далеко не безразлично, кто победит в этой войне? Вы говорите, что было бы бессмыслицей умирать, когда фактически я и жить-то еще не начал. Но вы не понимаете, что речь идет о достоинстве человека, о смысле его жизни, о вере в то, что означает для всех нас завтрашний день.

Лейтенант снова остановился перед ним, измерив его взглядом с ног до головы, с иронической усмешкой на губах.

— Да ты, оказывается, остряк! Завтрашний день!.. Завтрашний день у нас будет как две капли воды походить на сегодняшний день в России. И ты еще говоришь, что это не политика.

— Я вам сказал, что не разбираюсь в политике. Я говорю то, что чувствую и думаю. Вы сказали, что я еще не успел пожить. Вы правы. Из-за войны я не успел пожить. Тысячи таких, как я, молодых людей ожидают конца войны, чтобы начать жить. Но если у нас ничего не изменится, если нами и дальше будут править те, кто в течение почти четырех лет заставлял нас воевать, кто искалечил наши души и убил нашу молодость, то нам нечего ждать от будущей жизни.

Но мы все же верим в будущее. Вести из дома доходят сюда, в Словакию. Мы знаем, что происходит дома, и наша душа с теми, кто борется за то, чтобы завтра, когда мы вернемся домой, жизнь была бы другой.

Лейтенант сделал безукоризненный поворот кругом и обратился к унтер-офицеру:

— Как видишь, от этого идиота-фанатика ничего не добьешься. Он, как и все остальные, заражен большевизмом.

Унтер-офицер нахмурился, стукнул кулаком по столу и заорал:

— Мы заставим его сделать все, что потребуется! У нас есть средства для этого, и мы умеем это делать.

— Напрасно потеряете время. Я знаю его как облупленного. Лучше сразу пристрелить его.

— Нет! Мы сначала попробуем добиться от него того, что нам нужно. — И, не обращая больше внимания на лейтенанта, унтер-офицер приказал часовому увести пленного.

Лейтенант презрительно пожал плечами, потом бросил Траяну Думбраве:

— Знаешь, они умеют пытать. Думаю, это не очень приятно. Неприятно также быть пристреленным в затылок. А тебя именно такая смерть и ожидает. Что ты с ним поделаешь! Такова уж прихоть этого унтер-офицера! Казни он совершает сам, своей собственной рукой, и всегда таким способом. Это доставляет ему особое удовольствие. Бедняга!.. Ему тоже скучно здесь, в этой пустыне. Не так ли?

Унтер-офицер хохотнул, как от удачной шутки.

— Да! — продолжал лейтенант. — У него еще есть привычка заблаговременно заставлять расстреливаемых самих вырыть себе могилу.

После этого он издевательски помахал Траяну в знак прощания.

Снаружи, на крыльце дома, их ожидали остальные. У них был грустный, озабоченный вид. Увидев Траяна Думбраву, они оживились. Но радость встречи была короткой, им тут же снова предстояло расстаться. Они обнялись, уверенные, что больше никогда не увидятся. Кондруц прослезился, остальные двое крепко выругались.

Потом часовой повел троих, чтобы отправить их в лагерь где-то в тылу фронта. Другой часовой повел Траяна Думбраву в обратную сторону. И он, и те трое все время оглядывались, пока не перестали видеть друг друга.

Танки с оскаленным черепом на броне по-прежнему угрожающе смотрели в небо. Во дворе дымилась полевая кухня. Дождь прекратился, и показался, как ворота в неведомое, клочок ясного голубого неба.

Часовой снова закрыл Думбраву в дощатом складе.

* * *

Где-то рядом раздалось несколько автоматных очередей. Траян Думбрава вздрогнул, будто очнулся ото сна. Он прильнул к щелке, но свет сквозь нее уже не проникал. Значит, на улице стемнело. Днем его не трогали, теперь наверняка начнут пытать. Перед глазами возникла фигура унтер-офицера, его мохнатые, почти белые брови. Траян представил, как он забавляется, расстреливая людей в затылок.

Фигура унтер-офицера быстро исчезла, уступив место фигуре лейтенанта Эрнста Сэвеску.

Думбрава и сейчас не мог без возмущения думать о предложении, которое тот ему сделал.