И снова в бой

Рассчитываю дистанцию. Скорость Ла-5 достигает более шестисот километров в час. Уже видна фашистская свастика на самолетах. Идут группами по три. Пилоты «мессеров», понимая, что мы собираемся атаковать бомбардировщики, пытаются преградить нам путь и уже издали открывают огонь из пушек. Снаряды проходят выше нас. Направляю свой «лавочкин» наперерез вражескому истребителю и, когда тот проносится мимо, делаю глубокий вираж и меняю курс. Чудовищная центробежная сила прижимает меня к сиденью, на секунду темнеет в глазах. Беру вправо, чтобы остаться лоб в лоб с первым «юнкерсом». На какое-то мгновенье поворачиваю голову: Васин идет сзади очень близко, а «мессеры» вновь собираются свалиться на нас сверху.

— Еще есть время! — кричу Васину.

Беру на прицел «юнкерс» и нажимаю на гашетки:

— Вот тебе, гад! За Катю, за Москву, за Испанию, за Чекалина!

Попадание точное. Самолет загорается, оставляя за собой шлейф черного дыма. Еще немного — и дым разрезают купола парашютов экипажа вражеского самолета. Краем глаза вижу справа белый след от очереди Васина. Он тоже попадает в цель: сбит еще один самолет!

— Так, Васин! Так! Лучше бей их с близкого расстояния, чтобы не промахнуться.

Вражеские самолеты нарушают строй. Одни из них поворачивают назад, куда попало сбрасывая бомбы; другие же продолжают идти прежним курсом — к железнодорожной станции. Мы концентрируем внимание на них. Стреляем, не прицеливаясь: противник совсем близко. В то же время стараемся избегать атак вражеских истребителей. Выходя из боевого разворота, Васин оказывается между двумя немецкими истребителями. Все трое будто зависают в воздухе. Резко поднимаю свой «лавочкин» и посылаю длинную очередь. Пилоты «мессеров» бросают свои самолеты в разные стороны. Пытаюсь нагнать немца, что ближе всех к Васину. Делаю это, не переставая стрелять. В эти мгновения кабина моего самолета наполняется необычными звуками: это со всех сторон ее прошивают вражеские пули. Пытаюсь нажать ногой на левую педаль — не подчиняется. Осмотреть кабину мешает дым. Вижу, что из ноги ниже колена течет кровь, вырван большой лоскут комбинезона. В то же время ощущаю резкую грызущую боль в правой руке. Выключаю зажигание и пытаюсь пойти на снижение, но рули не слушаются. Значит, выведено из строя все управление самолетом. Остается одно средство — парашют.

Подбитый самолет, теперь уже с неработающим мотором, теряет высоту, скользя на левое крыло. Открываю застежки и откидываю привязные ремни, беру в правую руку кольцо парашюта и, волоча перебитую ногу, делаю нечеловеческие усилия, чтобы перевалиться через борт самолета. В то же мгновение от сильного удара в грудь теряю сознание. Когда открываю глаза и смотрю вверх, бой еще продолжается. Земля приближается, и я с трудом перевожу дыхание, готовясь приземлиться на здоровую ногу. Сильный удар о землю — и я снова теряю сознание…

Лейтенант и два бойца внимательно смотрят на меня. В их глазах вижу подозрение: вероятно, они принимают меня за фашиста. «Что им сказать? По-русски говорю плохо, но молчать еще хуже…»

И тут меня неожиданно осенило: ругнуться по-русски и покрепче!

Я никогда раньше не ругался по-русски. Ругательство я произнес, может быть, не очень ясно, но оно произвело свой магический эффект.

— Так это наш! — воскликнул один из бойцов. — Посмотри документы! — сказал лейтенант, — Поищи в карманах.

Через минуту меня положили на шелк парашюта. Разжав мне зубы, один из бойцов влил мне в рот немного водки из фляжки.

Меня доставили на аэродром. На другой день комиссар полка капитан Павлов принес мне газету из Курска. На первой полосе я прочитал: «Вчера большое число фашистских самолетов пытались бомбить город Курск и его железнодорожную станцию. Наши истребители вступили в бой. Противник потерял шесть самолетов; наши потери — два самолета…»

— Васин?.. Васина тоже сбили?

— Да, его самолет упал недалеко от города. Он не смог воспользоваться парашютом.

Сердце у меня сжалось: «Бедняга Васин!.. Он был хорошим пилотом и отличным другом!..»

* * *

Снова в Москве. У меня сломаны три ребра, одна пуля — в левой ноге, другая — в правой руке, перебита правая нога. В таком состоянии я поступил в Институт авиационной медицины ВВС Красной Армии. В моей палате лежали летчик-испытатель Петр Михайлович Стефановский и Коля, тоже пилот (не помню его фамилии). Состояние Коли было очень тяжелым, и почти все время сестра находилась у его кровати. За время пребывания в госпитале я основательно расширил свои познания в русском языке, общаясь с ранеными, сестрами, санитарами, врачами. Я начал распознавать некоторые тонкости современной русской речи. В первую очередь меня обучили наиболее ходовым выражениям, которые я не мог обнаружить в последующем ни в одном словаре…