И создал из ребра я новый мир

Не успев вполне осознать всю нелепость своих действий, Мортимер вскинул руку. От волнения из него даже вырвался приглушенный писк.

Эшфорд повернул голову сначала в одну сторону — осмотреть левую часть экрана, затем — в другую. Его ноздри раздулись, а глаза закатились, прежде чем он снова уставился прямо в камеру, на Дина Мортимера.

— Эй, ты, — одними губами произнес он.

Мортимер тихонько выдохнул и опустил неспешно руку.

— Пойдем, — беззвучно произнесли губы кудесника. — Не бойся меня. Поднимайся.

Помощник шерифа встал с места и вышел в освещенный проход, устланный красным ковром. Сиденье резко хлопнуло за ним, сложившись пополам. Дин, не обращая на звук внимания, осторожно двинулся к экрану.

— Все правильно, — сказал Эшфорд, маня Мортимера указательным пальцем. Каким-то образом кудесник обрел голос, столь же тонкий и скрипучий, как папиросная бумага. — Шагай прямо сюда.

Относительное тепло зала покинуло Мортимера, когда он подошел к экрану и вышел на сцену. Он не чувствовал холода — только серость.

— Прямо сюда.

— Я… немного нервничаю, — пробормотал Дин.

— В этом нет нужды, мой мальчик. Ни к чему. Вот, — Эшфорд вынул из кармана нож, тонкий и длинный, и протянул ему. — Прими это.

Дин взял серо-серебряный нож за черную рукоятку и внимательно осмотрел лезвие, подозрительно тяжелое, поблескивающее. Эшфорд чуть поклонился, скаля серые зубы в черном рту, обрамленном гипсово-белым лицом. Внезапная потеря цвета не встревожила Мортимера, скорее успокоила, сделав все намного проще. В тот момент он надеялся, что больше никогда не увидит мир в цвете и все останется таким, каким предстает его глазам сейчас.

— Сейчас, — произнес Эшфорд и, ссутулившись, направился к длинному узкому столу на краю сцены.

Мортимер последовал за ним, щурясь от яркого света софитов на странные символы, искусно вырезанные на поверхности стола. Он не распознал ни одного, но на вид эти знаки были красивы, особенно тот, что в центре, — перевернутый треугольник, указывавший на виньетированную заглавную букву V. Завитушки шли по обеим сторонам, парочка линий прорезала фигуру сверху.

— Сигил Люцифера, — пояснил Гарри Эшфорд. — Послушай-ка.

Он поднял с пола темную простыню и позволил ей скользнуть по столу, полностью накрыв его. Дин Мортимер прикрыл глаза свободной рукой, а другой крепче сжал рукоять ножа. Так он смог различить смутные очертания людей в скудной аудитории, в темном театре, с которыми только что сидел. Он чувствовал себя смущенным, словно будучи голым у всех на виду; в то же время ощущение смутного превосходства над всеми зрителями довлело над ним.

Эшфорд театральным жестом отдернул полу плаща — ту самую, из которой извлек змею, а потом и нож. Из бездонного внутреннего кармана, вшитого в подкладку, вытащил длинную тонкую палочку, какой почти всегда пользовались на сцене мастера престидижитации. Мортимер по-детски улыбался и едва ли не ворковал, как голубь перед горлицей. Под восторженным взглядом помощника шерифа Гарри Эшфорд склонился над столом и начертил палочкой круг в воздухе сначала по часовой стрелке, затем против нее. Удовлетворенный, он вернул палочку в карман и вытянул свои длинные серые руки над простыней, которая шевелилась и вздувалась, как наполненный водой пузырь. Через несколько секунд простыня приняла очертания человеческого тела, лежавшего ничком, как труп. Мортимер разинул рот.

— Вперед, Дин, — сказал Эшфорд. — Подними простыню и посмотри, что я сделал.

Помощник шерифа ухватился за возможность услужить волшебнику: сгреб ткань в охапку и сдернул со стола так быстро, как мог. Озорная мальчишечья улыбка тут же испарилась с лица, когда затуманенный разум распознал лицо человека на столе.

— Мама?

Его мать, умершая двадцать лет назад, лежала в таком же состоянии, как и в день похорон, если не считать того, что была совершенно голой. Кожа у нее мраморная и серая, щеки напряжены и опущены до самых выступающих скул. Хотя она была лишена прелестного синего платья, над которым сестры усердно трудились в предшествовавшие погребению дни, покойная миссис Мортимер носила свои жемчужные серьги и рубиново-красную брошь колибри, которая из-за отсутствия ткани была приколота к сморщенной и высохшей коже на груди.

Носом Дин Мортимер втянул воздух, тронутый и немало озадаченный призывом своей покойной матушки.

— Но… это… ж моя мама, — произнес он.

Эшфорд кивнул и пошевелил губами, не издав притом ни звука. Дин нахмурился и перевел взгляд с матери на волшебника и обратно. Теперь мертвые губы были приоткрыты, и оттуда со свистом вырывалось слабое хриплое дыхание. Волшебник мягко положил руку на плечо Мортимера и продолжил говорить беззвучно. Тряхнув заболевшей вдруг головой, помощник шерифа подался к магу, и тот почти неслышно шепнул ему на ухо:

— Сделай это ради мамы.

— Что? Что ради нее сделать?