И стал тот камень Христом

— Ты велел обходиться с ним милостиво, тетрарх. Мы отвели его в галерею на башне, в цепи не заковали; свет туда падает из слуховых оконец, выходящих на море.

— Приведите узника, хочу говорить с ним, — сказал Ирод Антипа.

Тетрарх остался один в зале, ожидая странного босоногого проповедника, который осмелился бросить вызов его всевластию, а вместе с ним, получается, бросить вызов и всем знатным иерархам, и богатым саддукеям, и хитроумным фарисеям, и даже, может быть, самому Риму; впрочем, было бы слишком глупо так думать. Черная бабочка влетела через портик, выходивший в сад, растерянно заметалась в мрачной полутьме зала, начала биться о стены — такие же черные, как ее крылышки, — наткнулась на алебастр окна, обманутая белизной и тусклым светом, но, наконец, в торжествующем порыве метнулась обратно к солнечному выходу и упорхнула в небо зеленого сада.

Немного спустя в том же самом портике обрисовалась фигура Иоанна Крестителя, который приближался шаг за шагом, отпечатывая грязные следы босых ног на ярко-желтом мозаичном полу. Стражники, приведшие его, остались у порога. Иоанн Креститель остановился перед подиумом тетрарха и скрестил руки на груди, словно в ожидании приговора. Его потрепанное одеяние из верблюжьей шерсти, всклокоченные космы и борода резко контрастировали с роскошной черно-белой полосатой туникой тетрарха, с его завитыми и надушенными придворным брадобреем волосами, с его заученной позой вершителя судеб.

Тетрарх сказал:

— До меня дошло, что ты человек справедливый, что речи твои призывают народ не сходить с пути избранного, с пути благоразумия и вести скромный образ жизни, верить в милосердие Божие. До меня дошло, что толпы паломников идут к тебе послушать твои речи и возвысить свою душу в свете твоих наставлений. Другие сказали мне, что ты — глас неба и самый великий пророк, что ты прекрасно знаешь и понимаешь пять свитков Моисея и три псалма Исаии. Я велел тебе предстать предо мной, чтобы ты помог мне разобраться в таком пророчестве провидца Даниила: «...с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки — семь седмин...» Так вот, и Иерусалим и храм восстановлены моим отцом, Иродом Великим, а после его смерти уже прошло тридцать лет. Я желаю знать, что означают в нашем летосчислении те семь седмин, о которых пророчил Даниил. У тебя требую ответа я, Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи, законный сын Ирода Великого.

Иоанн Креститель начал говорить, не глядя на тетрарха, словно бы и не слышал его вопроса и обращался не к нему, а к балке черного дерева, пересекавшей потолок, или к неясному лику луны за окнами.

— Не дано продажным эллинам оценивать, велик ли монарх или нет, скипетры и короны не в силах возвеличить сердце человека, много было царей в Вавилоне и Ассирии, которые и не пытались себя превозносить. Великим царем был Давид, который сломил гордыню Голиафа и восстановил честь своего народа; великим царем был Соломон, чьи познания и мудрость взяла земля и наполнилась его песнопениями из чистого золота; великим царем был Кир, ибо написано, что был он Помазанником Божьим и что Бог сам вел его за руку покорять народы. Это не величие — быть внуком вольноотпущенного раба и хотеть слыть отпрыском знатного рода; это не величие — проникнуть в архивы храма и приписать себе благородное происхождение, какого и в помине нет. Это не величие — давить бедняков податями, тяжелыми, как возы с дровами; это не величие — насиловать невинных дев и позорить чужих жен; роскошь и бахвальство тоже не величие, а скудость духа. Воздвигнуть храм, чтобы пытаться завоевать расположение угнетенного народа; разграбить сокровища гробницы Давида, угодливо строить города и крепости во славу языческой империи; прикончить собственную супругу и пятерых своих сыновей, поверить глупым выдумкам неведомых магов и умертвить двадцать младенцев в одном иудейском селении, жечь живьем всякого праведника или бунтаря, который приоткроет уста, чтобы молить о справедливости, — это ли называешь величием?

С каждой фразой пророка лицо Ирода Антипы становилось все более жестким и желтым, наподобие старого пергамента. Он поклялся себе ни в коем случае не уронить своего холодного достоинства, хранить бесстрастное молчание стража, не слышащего гнусных воплей этого несносного хулителя. Однако не хватило выдержки, и он разразился криками:

— Молчи, змеиное отродье! Своими словами ты сам приговорил себя к истязанию — к тысяче ударов кнутом; сам выковал гвозди, которыми будешь распят; сам наточил меч, который снесет тебе голову; ты уже мертв и плаваешь в своей крови под солнцем, как четвертованный бык, хотя утроба твоя еще силится осквернить память моего отца. Оставь в покое моих предков и обрушь свою брань на меня, если тебе это нравится и если у тебя хватит смелости.

Иоанн Креститель ответил, нимало не смутившись: