И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ

 - Это Серафима Конева–Тыгыдычная! — радостно всплеснула руками Елена. — Но как это благородно со стороны царя и царицы… Они пустили ее первой — вдруг второго рейса не будет…

 - Да что это ты говоришь, твое величество! — сердито прицыкнул на нее Граненыч. — Куда он денется–то? Если в первый раз получилось, то дальше пойдет как по маслу!..

 - Сглазил!!! — прижал вдруг ручку к сердцу хозяин библиотеки. — Люлька остановилась!..

 - Что случилось? — кинулась к окну Елена.

 - Не видно… Ничего не разгляжу… Но, вроде, все в порядке… — библиотечный изгибался и извивался, как кобра в танце, стараясь углядеть, что там вдруг произошло, но не успел. Немного повисев, покачиваясь на осеннем ветру, как забытая на ветке груша, люлька снова пришла в движение и медленно поползла к ним.

 - Устала, наверное, ваша дивчина с непривычки–то, — сочувственно предположил истопник, и снова подхватил с полки книжку, чтобы чем–нибудь занять дрожащие теперь уже от волнения руки. — Чай, боярская дочка–то, не прачки какой. А сейчас отдохнула и дальше веревку–то перебирает. Не волнуйся, царица. И минуты не пройдет, как она здесь будет.

 Ровно через пять минут люлька, рывками передвигаясь по провисшей, но крепко держащейся веревке, замерла у их окна.

 - Серафима, девочка моя бедная, хорошая наша, милая, — бросилась к прибывшей счастливая царица. Уже не сдерживая слез радости, она крепко обняла ее, прижала к сердцу и горячо поцеловала в лоб.

 - АЙ!!!..

 - ХА! ХА! ХА! ХА! ХА!

 Перекрывая дребезжащий деревянный смех, сухо щелкнули пальцы, и темнота в библиотеке вспыхнула голубым светом.

 Граненыч и Дионисий отпрянули.

 Елена с перекошенным от отвращения и ужаса лицом, как будто только что поцеловала плод любви слизня и паука, силилась и не могла вырваться из объятий Чернослова.

 

 

 * * *

 

 

 …Чернослов капнул несколько капель своего заморочного зелья на стол, с удовлетворением понаблюдал, как задымилось дорогое дерево, и усмехнулся.

 Всё удается. Всё предсказуемо, скучно и однообразно, но всё удается, и это не отбросишь просто так. Восемь дней подряд, с той самой минуты, как он заклинанием вышиб двери дворцовой трапезной, удача днюет и ночует с ним. И даже теперь, не успел он мысленно пожаловаться на заедающую рутину, как заявляется это мычащее толстомордое ничтожество, ставшее после своих идиотских злоключений посмешищем всей Черной Сотни — и преподносит ему такой подарок, такое развлечение…

 Вот уж не ожидал от него.

 Колдун покривил уголки губ в усмешке и довольно прищурился.

 Ну, наконец–то что–то интересное.

 Хотя пьяницу–служку, спятившего домового и неизвестного происхождения бабу, которую тупой Букаха почему–то принял за царицу Елену, ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать противниками, достойными его, но это все же лучше, чем ничего.

 И уж, во всяком случае, неплохой предлог, чтобы оторваться от необходимой, но нудной и кропотливой работы над зельем, которое позволит одному его солдату управлять уже не двадцатью, а пятидесятью местными болванчиками.

 Финальное противостояние армии царя Костея должно быть поистине кровавым, чтобы коснулось каждой семьи, чтобы содрогнулись самые кровожадные боги, каких только исторгало человеческое сознание, а туземцы запомнили его как кошмар, равному которому не было и не будет в веках, и приветствовали Костея как отца–освободителя.

 Мясорубка!

 Кровавая баня!

 Конец света!

 Если через сто лет их потомки будут рассказывать об этой резне без дрожи и в полный голос — я потерял эти несколько недель зря.

 И это еще не упоминая расправы над старым царем со царицею и их этой… как ее? Золовки? Снохи? Свояченицы? Какая разница…

 Погребение заживо их бояр уже вызвало в городе хороший резонанс. Хоть и прошло без стечения публики и как–то скомкано и не по плану. Но, может, с одной стороны, оно и лучше. Чего не знаешь — страшишься больше. А с каждым днем будут еще добавляться поражающие воображение подробности, клянущиеся в честности очевидцы…

 Через пару недель они сделают всю работу за меня.

 Нет… Если эти бедняги лукоморцы смогут рассказывать об этом детям до шестнадцати, мне определенно пора в отставку, заговаривать прыщи на ярмарках в балаганах…

 Но что–то мне подсказывает, что балаганам придется подождать.

 Чернослов удовлетворенно улыбнулся приятным мыслям, отогнал их (правда, не далеко, чтоб могли вернуться в любой момент) и брезгливо скосил глаза на Букаху — живое воплощение абстрактного понятия «верноподданичество» — коленопреклоненного, скрюченного, умильно пожирающего его глазами, как дворняга — окорок за стеклом витрины лавки.

 - Так когда, ты говоришь, они должны попытаться освободить обреченных монархов данного непочтенного государства? — уточнил он у предателя, все еще не глядя на него в упор.

 - Сегодня, ваше величество, насколько я понял, сегодня ночью, — угодливо прогнулся он еще сильнее, и рот его растянулся в масляной улыбочке. — После двух.

 - Очень хорошо, — кивнул колдун. — Я этим займусь.

 Щелчком пальцев он загасил огонь под котелком с составом и повернулся к полке, чтобы расставить пробирки.

 Порядок на рабочем месте — прежде всего.