И сто смертей(Романы)

При жизни Атс Бломберг был шутником. Эрвину вспомнилось, как в свое время, в самом начале службы, Атс провел старшину батареи фельдфебеля Тагалахта. Фельдфебель был родом из Сааремаа и отличался поразительной глухотой к юмору. Достигнув старательной и серьезной службой своего чина, он заботливо оберегал собственное достоинство и, пожалуй, напоминал больше всего «шкуру» старой царской выучки. Легко вспыхивал, загорался, будто весенний мусор, ругался во всю глотку и сыпал ребятам наряды.

Атса Бломберга фельдфебель начал преследовать за его характер. Серьезные люди обычно плохо переваривают шутников. Фельдфебелю казалось, что постоянная усмешка на лице Атса была плохо скрываемой издевкой над начальством. Тем более что усмешка не пропадала на лице Атса даже тогда, когда ему выговаривали. Против этого зла, по мнению фельдфебеля Тагалахта, могло помочь лишь одно лекарство: наряд за нарядом, пока не будет сломлено упрямство подчиненного и он не станет смотреть на начальство с приятным смирением во взгляде.

Игра эта Атсу вскоре надоела. Однажды, когда фельдфебель Тагалахт при проверке казармы опять начал придираться, перевернул постель Атса и заорал «Два вне очереди на кухню. Солдат, который так заправляет постель, будет до скончания дней своих чистить картошку!» — Атс решил выкинуть штуку Вечером, после наряда, он сговорился с ребятами, те заперли его на кухне, а в постели Атса из одежды свернули куклу, чтобы дневальный не заметил отсутствия солдата.

Утром, когда повар пришел на кухню, Атс преспокойно восседал возле огромной кучи очисток и заканчивал третий мешок. Все кастрюли и прочая посуда, вплоть до ведер, были с верхом наполнены очищенной картошкой. Повар вспылил и вызвал дежурного по батарее, лейтенанта Яанисте. Бломберг доложил ему:

— Господин лейтенант, мне господин фельдфебель Тагалахт назначил наряд чистить до скончания дней моих картофель, чем я сейчас и занимаюсь.

Дежурный отправился к командиру батареи, тот вызвал фельдфебеля и провел с ним такую беседу, после которой взбешенный Тагалахт полтора дня не показывался на батарее. Ребята посмеивались в кулак. Атсу было велено убрать с кухни картофельные очистки, и на этом дело кончилось. С тех пор фельдфебель Тагалахт проходил мимо Бломберга, словно тот была пустота.

Солдатам же пришлось два дня подряд есть по три раза в день картошку, которую Атс начистил за ту ночь.

Эрвин бросил свои три пригоршни земли и, когда начали зарывать могилу, подошел к комиссару, который стоял между двух берез и грустно следил за происходящим. Потапенко пожал левой здоровой рукой ладонь Эрвина и сказал:

— Очень хорошо, что вернулся. С каждым днем у нас все редеет. Видишь, на этот раз совсем плохо получилось. Боялся уже, что ты вместе со своим грузом к немцам угодил.

У Эрвина возникло желание рассказать комиссару обо всем, что с ним за это время произошло. Но он вдруг понял, что его русского языка не хватит и на четвертую часть. И он решил отложить объяснение и понемногу, частями изложить свои странствия.

Поэтому он ограничился словами:

— Жаль Бломберга. Хороший был друг.

— И солдат хороший, — кивнул комиссар. — Все собирались представить его к сержантскому званию. Он отказывался, мол, русского языка не знает. Вот видишь, так и недостало времени, чтобы выучить.

— Ну и сила же у чертова немца! — с досадой произнес Эрвин, причиной чему было мучительное сожаление об Атсе Бломберге. — Танки тут и танки там, никак не остановишь. Я сам был на батарее, когда он ее раскатал!

— Ты иди отдохни, — посоветовал комиссар через мгновение. — Кому же его вышибать, если не нам!

Эрвин недоуменно посмотрел на комиссара. Потапенко же лукаво прищурил глаза и умудренно кивнул. И чуточку прибавилось уверенности от этой убежденной полуусмешки, которая скользнула по лицу комиссара. Будто комиссар знал нечто обнадеживающее, что было скрыто от других. Эрвин еще мгновение постоял в задумчивости перед свежим бугорком и направился к своей машине искать оставленные вещи.

Теперь, когда отступило неослабное сумасшедшее напряжение последних дней, Эрвин вдруг почувствовал, как липнет к телу пропотевшее белье. Он уже несколько дней и ночей не снимал с себя одежды. Терпению пришел конец, не было уже ни одной более неотложной заботы, чем как следует помыться!

У него уже под мышкой было чистое белье, когда возникла непредвиденная задержка. К машине подошел Каарелсон, вместе с ним еще три шофера, у всех в охапках большие пятнистые накидки.

— Послушай, Аруссаар, глянь-ка, что нам с этим барахлом делать? В лесу нашли. Материал совершенно непромокаемый, видно, парашютисты бросили.

Эрвин взял одну накидку и развернул. Внутри были застежки и прорези для рук. Ну конечно — немецкие плащ-палатки из снаряжения парашютистов.

— Жалко было в лесу оставлять, — признался Каарелсон.

— А зачем оставлять, — сказал Эрвин, сжимая в руках плотную материю. — Сверните и положите в кузов. На всякий случай, хлеба же не просят. В жизни все может пригодиться.