И такая судьба (СИ)

Что-то здесь совершенно не так. Поначалу Дмитрия еще сбивали с толку постоянные ссылки на монарха. Государь де хочет узнать, увидеть и приговорить, он даже гневается на тебя, бестолкового. Но эти вопросы с перемежкой со все более острой болью прочистили его мозг. Он как-то подумал, а почему, собственно, его схватили с ссылкой на Петра? Ведь царя сейчас в Санкт-Петербурге нет, он где-то в районе Воронежа! Может, он здесь и не причем и даже не знает ничего об аресте своего близкого поданного?

Все прояснилась, когда на следующий день (ночь?) на допрос (пытку) явился, наконец, Федор Юрьевич Ромодановский. И, барабанная дробь, Александр Данилович Меньшиков, граф, князь и светлейший князь, что означало, что он был сначала князем Священной Римской империи, а уже потом светлейший князь Ижорский России. Впрочем, последним он стал, кажется в 1707 году, то есть, еще в будущем. И конечно Санкт-Петербургский губернатор.

Этот проныра и при Петре Великом сумел прибрать множество чинов, должностей, а еще больше при его потомках, став, по меткому выражению А. С. Пушкина, «полудержавным властелином». Что, конечно, отнюдь не спасало его от палок первого русского императора, а после его смерти, в конечном итоге, к опале и смерти в ссылке в Березове.

Может, разумеется, он и привнес немало хорошего и монарху Петру Алексеевичу, и России, да только трудно видеть нечто хорошее, вися на дыбе в остром болевом пароксизме. Теперь Дмитрий твердо верил, что именно верил, что именно Алексашка был автором политической каверзы, подвигшей попаданца на дыбу с дальнейшей перспективой на кровавую плаху.

А ведь он прошел только первый этап ада, после которого ему грубо ввернули руки в суставы, чтобы потом опять на новой дыбе вывернуть и пытать. Одно было интересно, нет даже смешно — увидеть, как грозный и страшный Ф. Ю. Ромодановский, ставший вдруг скромным и пассивным под предлогом, кхе-кхе, болезни. Почувствовал Федор Юрьевич, что влип в очень большую и грязную лужу, из которой он сам может попасть под топор палача.

Зато бесстыжий Меньшиков сидел, как ни в чем небывало, и даже пытался самолично вести допрос. А его дорогущий кафтан, ярко сверкал даже в полутемной избе Преображенского приказа, где две плохоньких свечи были единственным источником света.

Дмитрий уже даже не разумом, сознанием, прячущимся не известно где, но только не в голове, понимал, что ему теперь надо всего лишь дотянуть до царя Петра. А это еще несколько дней, как минимум, а здоровье у попаданца XXI века очень хилое. Помрет он на дыбе и Самодержец Всероссийский, очень нуждающийся в Меньшикове и видя смерть князя Хилкова, спустит все на тормозах.

И все же не выдержал, и на вопрос-обвинение «когда-де и с кем подвигся ты, Митяй, на эти жуткие преступления против вельможного нашего монарха», затрясся и вместо ответа плюнул в эту донельзя циничную и грязную харю.

Меньшиков отреагировал, как и положено. Хоть руки его затряслись от злости, а физиономия исказилась от бешенства, но он только сказал, буквально отрыгнул на Дмитрия:

— Давайте, пытайте дальше эту мразь. Раз не сдох от дыбы, так помрет от огненного веника! Палите, как свинью, покамест на станет обугленным покойником.

Меньшиков зло посмотрел на князя Хилкова, а тот с некоторым сожалением подумал, что, наверное, зря он плюнул на Алексашку. Хотя от горящего веника он никак бы смог уйти. Меньшиков, зараза, не сможет уйти от возможности пощекотать своего соперника огнем. Не говоря уже о том, чем черт не шутит! Хилков возьмет, да и сдаться, скажет заветное.

Дмитрий, кажется, уже понял замысел этого светлейшего прохвоста — запытать хотя бы до полусмерти, и вытащить из него признание о заговоре. Петр I, естественно, не И. В. Сталин, и словам на дыбе полностью не поверит. Но какая-то доля сомнения останется. А, главное, под этим соусом он будет пытать князя. Так что, жди, все у тебя еще будет — и горящий веник, и щипцы палача и простые раскаленные иглы и гвозди. Прости, Господи, раба твоего!

И ведь горящего веника он не выдержал, истошно завопил, заверещал, когда тот ткнулся огнем в его тело. Держался веник, таким образом, не долго, лишь несколько минут, потом палач бросил затухающий веник в бочку с водой. Но как это было больно! И самое главное, ни запах горящего мяса, ни дикая боль ведь не исчезли. Сука ты, Меньшиков, скорее бы тебя в ссылку, а там в могилу.

А. Д. Меньшиков же, глядя хладнокровно, хотя и злорадно, на подергивающееся тело, повторил вопрос:

— Говори, гнида, в чем, когда и с кем ты завершил злодеяния против монарха Петра Алексеевича? Не хочешь сказывать? Палите еще веник, робята!

Тут неожиданно зашевелился хозяин Преображенского приказа Ф. Ю. Ромодановский, сказал, как приказал:

— Невместно больше этого молодца сегодня еще пытать, отложим до завтра, пожалуй!

Меньшиков повернул на него лицо, обратил бешенный взгляд. Это были глаза даже не взрослого и могущественного придворного деятеля, а маленького мальчика, у которого вдруг отобрали, обидно и грустно, любимую игрушку.