-- По-видимому, сегодня будет произведен следственный эксперимент, - сказал он. -- Так что будьте к этому готовы.
-- Я всегда готов, -- буркнул я, покидая комнату дознания.
Однако к визиту адвоката, назначенного для моей защиты, я оказался не подготовлен. Он заявился перед обедом, и я все время нервничал -- не останусь ли я в результате нашей беседы с пустым желудком.
Адвокат мне с первого взгляда не понравился, да и я ему тоже понравился не очень, потому как сразу дал понять, что мне не нужны никакие адвокаты и я не нуждаюсь ни в чьей защите. (Я вообще плохо понимаю людей, берущихся защищать убийц. Ладно еще, когда убивают по неосторожности или в состоянии так называемого аффекта, а вот когда делают это обдуманно, да еще с изощренной жестокостью -- таких я бы давил на месте.)
-- Вы напрасно тратите время! -- заявил я адвокату -- довольно молодому мужчине, лет тридцати, среднего роста и очень серьезному, что ему совершенно не шло.
-- Хотите вы этого или нет, но согласно закона, у вас должен быть общественный защитник. Поверьте, это делается в ваших же интересах!
-- Да я верю, -- сказал я уже потише. -- Просто зря это все.
-- Я так не думаю, -- сказал адвокат и раскрыл свою папку.
Последовали привычные вопросы: как моя фамилия, да сколько мне лет, да где я родился, да чему учился и чем занимался в последнее время и тому подобный вздор. Примирившись с неизбежностью и желая поскорее отделаться от бесполезного для меня человека, я стал рассказывать, в который уже раз, грустную историю своей жизни. Я сильно старался и уложился в четверть часа.
Исписав целых пять страниц, адвокат отложил листы в сторону и спросил доверительно:
-- Скажите честно, только мне (ведь я ваш адвокат, я должен знать истину!): это вы убили этих людей?
Тут я задумался -- стоит ли тратить попусту слова? -- и ответил примерно так:
-- Нет, не я.
-- А кто?
-- Мне уже надоело отвечать на подобные вопросы, -- проговорил я. - Неужели вы думаете, что я вам скажу что-то особенное?
-- Признаться, я надеялся на вашу откровенность, -- произнес он очень серьезно, -- ведь, все-таки, я ваш защитник.
-- Хорош защитник, -- вырвалось у меня, -- сам считает меня убийцей, и говорит при этом, что он мой защитник. Иди лучше жену свою защищай от хулиганов! -- Сам не знаю -- зачем я это сказал? Но уж такое у меня свойство: если человек мне не нравится, то я никак не могу скрыть своей неприязни. Впрочем, обратное так же справедливо.
Но чем хороши флегматичные люди -- их чрезвычайно трудно вывести из себя, -- поэтому мой оппонент нисколько не обиделся, по крайней мере, не выказал явной обиды, а продолжил беседу в ровном ключе.
-- Следовательно, вы не знаете, кто убил этих людей?
-- Да не убивал их никто, понимаете? Не убивал! Потому что это вовсе не люди. Сколько можно повторять.
-- Ну хорошо, а эти, ваши гости, которые были у вас накануне вечером, куда они делись?
Я поднес руки к лицу и потер с силой глаза.
-- Я что-то не пойму: вы адвокат или кто?
-- Адвокат!
-- Вы меня защищать собрались?
-- Да.
-- Тогда зачем все эти вопросы?
-- Как зачем?
-- Чего вы хотите от меня добиться?
-- В каком смысле?
-- Ну для чего вы со мной сейчас говорите?
Адвокат призадумался.
-- Простите, я чего-то вас не пойму.
-- А я вас, -- отрезал я, и мы замолчали. Но молчание длилось недолго. Адвокат вздохнул, поправил воротник и... поехал на второй круг.
-- И все же я вынужден повторить свой вопрос, -- сказал он.
Тогда я тоже вздохнул и говорю:
-- В таком случае я вынужден буду повторить свой ответ...
Примерно через полчаса адвокат ушел, и я перевел дух, и, вместе, призадумался: судя по всему, положение мое было безнадежным -- мне не верил никто, и даже адвокат, призванный меня защищать. Хотя, рассуждая здраво, трудно было ожидать другой реакции, -- это я в глубине души понимал, потому что был в глубине души здравомыслящим человеком. И вся надежда теперь у меня была на пресловутый анализ крови. Это могло быть единственное объективное доказательство правдивости моих слов.
После обеда, как и обещал следователь, меня повезли на следственный эксперимент. Я пробовал было отказаться, но без малейшего успеха. Пришлось подчиниться.