И тогда я сказал - согласен !

-- После ареста, под давлением неопровержимых улик, обвиняемый, этот хладнокровный убийца, выдумывает новую и совершенно фантастическую версию, очевидно полагая, что его сочтут сумасшедшим. Но все его выдумки, естественно, рассыпаются при ближайшем рассмотрении, и остаются голые факты: два трупа, убийца и орудие убийства. А в отношении мотивов преступления я могу ответить очень просто: по статистике около сорока процентов преступлений во всем мире являются безмотивными, то есть совершенными под влиянием моментально возникших причин, которые невозможно заранее предсказать, так же как невозможно их назвать впоследствии. Посудите сами -- трое мужчин сомнительного поведения собираются вместе и распивают спиртные напитки. Вполне естественно, что у них могла вспыхнуть ссора... по любому пустяку -- вы ведь знаете этих головорезов! -- (Тут он погорячился -- головорезы мы или нет -- он знать никак не мог, - но я не стал его поправлять.) -- И вот, находящийся здесь человек, этот монстр в обличье человека, хватает кухонный нож и расправляется со своими приятелями, разделывает их словно свиные туши! Вот каково истинное лицо находящегося перед вами субъекта, уважаемые присяжные заседатели. И что бы он теперь ни говорил, и какие бы аргументы не выискивала защита -- факты говорят сами за себя! - никогда еще в нашем городе не совершалось столь чудовищное и циничное преступление! Убийца должен быть примерно наказан.

Наконец он сел, и все облегченно вздохнули -- немало есть таких людей, при виде которых непроизвольно затрудняется дыхание.

Я помахал рукой, стараясь привлечь внимание председателя.

-- Могу я ответить на некоторые пункты обвинения?

Председатель недовольно обернулся.

-- Я же сказал, что вам будет предоставлена такая возможность, в свое время.

Снова вышел к трибуне защитник. Разбирательство пошло на второй виток. Защитник повторил в общих чертах свое начальное выступление, лейтмотивом которого было: невиновен, если нет прямых улик!

Обнаружились свидетели -- соседи, видевшие входящих в мой дом двух мужчин накануне убийства. Была описана с удивительной точностью их одежда, походка и интонация, с которой были обронены несколько реплик по дороге от калитки до входной двери. Другие соседи видели свет в кухонном окне и тени троих человек, тени размахивали руками, так, словно о чем-то горячо спорили и вот-вот схватятся. Об этом же сказал буфетчик из пивной, гулявший заполночь мимо моего дома. Но никто не видел, чтобы двое мужчин выходили из дому, хотя одна старушка и подтвердила, что как будто слышала звук отъезжающей машины примерно около часу ночи. Но кто был в этой машине, и вообще, ехала ли она от дома, или к дому, или просто притормозила, проезжая мимо по шоссе, -- этого нельзя было в точности установить.

Я слушал эту болтовню с благодушным видом, как слушают лепет детей, которые сами не понимают, что говорят.

Заседание закончилось перепалкой между прокурором и защитником. Первый обвинял второго в незнании уголовного кодекса, а тот в ответ называл его формалистом, который в угоду букве закона (но не его духу!) готов отправить человека на смерть. Я пытался с места примирить их, но это сделал за меня председатель, стукнув изо всей силы молотком по столу и объявив слушание первого дня законченным.

Воротившись в свою камеру, я не стал, как обычно, читать, а сразу после ужина лег спать. Меня ожидало нешуточное выступление на следующий день, и я не принял даже адвоката, желавшего убедить меня в чем-то важном. Но что он мог мне сообщить? -- когда он сам не верил в мою невиновность и дело представлялось ему чем-то вроде соревнования, в котором он должен продемонстрировать свою адвокатскую выучку и явить природные способности и задатки. Естественно, что я его проигнорировал, и был безусловно прав.

Далее я пропускаю ряд несущественных событий второго дня вроде выступлений прокурора и председателя, равно как и остроумные ответы защитника, а перехожу сразу к изложению своей исторической речи.

Это произошло после обеда, когда публика стала уставать, и присяжные несколько расслабились и начали переговариваться вполголоса о каких-то своих делах. Общее мнение было к этому моменту практически сформировано, и вряд ли стоит говорить, в какую сторону оно наклонялось. Вполне понятно -- все были уверены, что я и есть убийца, -- этому не могли помешать даже страстные речи адвоката, которым все про себя восхищались, но это было сродни восхищению ловкостью карточного шулера, способного вытащить карту заданной масти из кармана вашего пиджака. Я так думаю, что у этого парня неплохое будущее на избранной им стезе, чего, конечно, не скажешь про меня.

Когда председатель предоставил мне слово (последнее слово перед вынесением приговора), я первым делом поинтересовался:

-- Сколько минут в моем распоряжении?