И тогда я солгал

— Не утомит. Посмотрит, как прибывают корабли. Увидимся позже.

— Да пощадит нас Господь, — бормочу я и ловлю на себе возмущенный взгляд Долли Квик.

Она уходит разрабатывать очередное месторождение сплетен. Мы прислушиваемся к ней и Джинни, их голоса смешиваются и понемногу затихают. Фелиция отворачивает обратно засученные рукава фуфайки и поправляет манжеты на запястьях. Ее руки, такие изящные и бледные при свете лампы, выглядят обветренными. Запястья у нее тонкие, с выступающими косточками. Интересно, сохранила ли фуфайка запах Фредерика? Он обычно надевал ее, когда мы ходили на веслах по бухте.

— Она всегда хочет в гости к Долли. — Лицо Фелиции омрачается. — Наверное, мы слишком много ссоримся.

— Кто, ты и Джинни?

— Да.

— Разве она знает столько слов, чтобы ссориться?

— Она вопит, кидается на землю, и иногда у меня руки чешутся ее отшлепать. Порой я думаю, чего она мне наговорит, когда научится разговаривать по-настоящему.

— Во всяком случае, она вырастет и перестанет есть червяков.

— Придумает что-нибудь похуже. Нет, иногда я даже сомневаюсь, любит ли она меня.

— Ты ее мать. Конечно, любит.

— Долли присутствовала при ее рождении, я тебе говорила? — Фелиция вздыхает. — Не бери в голову. Пойдем выпьем чаю.

Я протираю зубья садовой вилки и сгребаю сорняки в кучу.

— У тебя грязь на лице, Фелиция, — сообщаю я, вернувшись к ней.

— Ой! Где?

Я дотрагиваюсь до своей левой щеки.

— Вот тут.

Она проводит пальцами по правой щеке, зеркально повторяя мое движение.

— Нет, тут.

Я протягиваю руку, чтобы показать, но не прикасаюсь к ее лицу. Фелиция быстро трет кожу, пока она не краснеет.

— Теперь все.

Я подхожу ближе и чувствую запах ее кожи. Никакими розами не пахнет, да я и не хочу этого.

— Еще и кекс будет, — говорит Фелиция, как будто меня нужно уговаривать.

Я подумал, что мы опять будем есть на кухне, но Фелиция нагружает на поднос чайные принадлежности и аппетитный румяный кекс.

— Затопим камин в малой гостиной, — произносит она.

Дрова в камине разложены, но огонь еще не разожжен. В окно ударяют мелкие брызги дождя, Фелиция опускается на колени, чтобы поднести спичку к скомканной бумаге. Пламя занимается и перекидывается на щепки для розжига. Мы молча наблюдаем, как разгорается огонь. Шумит дождь, трепыхается пламя, а потом Фелиция разливает чай по чашкам. Чашки у Деннисов самые маленькие и хрупкие, какие я только видел. Каждую можно выпить в два глотка. Все это выглядит будто кукольное чаепитие, пока Фелиция не отрезает толстые куски кекса ножом с черной рукояткой, который, как мне запомнилось, вместе со всеми прочими затачивал когда-то точильщик. Кекс хорош.

— Еще кусочек? — предлагает она, протягивая его мне на лезвии ножа. Она доливает чайник горячей водой из кувшина и наполняет мою чашку. Кажется, будто Фелиция каждые пять минут что-нибудь подливает и подкладывает. Я подношу чашку к губам, делаю глоток — и она пуста.

— Знаю, — говорит Фелиция, перехватывая мой взгляд. — Можно было взять большие кружки на кухне, но я подумала… — Тут она заливается таким румянцем, какого я никогда раньше у нее не видывал.

Я вдруг понимаю почему. Она не захотела приносить кружки с кухни, чтобы не показалось, будто она считает, что для Дэна Брануэлла сойдут и такие. Она достала свой тонкий фарфор. А Фредерику она подала бы чай в большой кружке, я уверен.

Смотрю на ее тонкие, неумелые пальцы, и сердце выскакивает у меня из груди от неясного томления, но я еще не знаю, чего хочу. Наверное, это удобная комната. В ней немного пахнет сыростью, но огонь согревает ее, а от медной каминной решетки падают танцующие отсветы. Возле камина грудой свалены детские игрушки: кубики, потрепанные книжки, вязаная кошка. Тряпичная кукла.

— Это Малышка Лили? — спрашиваю я.

— Удивительно, что ты помнишь. Она малость поистрепалась, но Джинни ее любит.

Большинство картин, которые раньше висели на стенах, исчезли, но одна, которую я запомнил, осталась: Фредерик и Фелиция стоят, взявшись за руки, и у обоих золотистые кудряшки, чего не бывало отродясь. Неудивительно, что мистер Деннис не увез этот портрет с собой. Фелиция тоже смотрит на него.

— Ужасно, правда? — быстро спрашивает она.

— Сколько тебе тут лет?

— Мама заказала этот портрет незадолго до своей смерти. Мы позировали для него в этой комнате: видишь, вон угол камина. Но художник оказался так себе. Отец всегда считал, что портрет получился слащавый.

— Он нарисовал то, чего, по его мнению, хотелось твоим родителям. — Я смотрю на четыре блеклых прямоугольника на обоях. — Куда делись твои фотокарточки?

— Их тут больше нет.

Наверное, они у ее отца и новоиспеченной миссис Деннис. Дождь усиливается.

— Долли не поведет ее домой по такой погоде, — говорит Фелиция. — Я сама схожу за ней после обеда. Опять будут вопли. Она не захочет обратно домой. Долли так балует ее… У Джинни там есть своя кроватка, своя чашка и миска.