И тогда я солгал

— Он был милый, Дэниел. Тебе бы понравился. Ты ведь знаешь, тогда все торопились успеть как можно больше.

Румянец становится гуще. Я впервые думаю: она уже не девочка. Она побывала замужем. Конечно, я это знал, но теперь я это чувствую и заливаюсь румянцем, как сама Фелиция, на меня накатывает темная, болезненная волна, словно кровь возвращается в онемевшую ногу. Мне кажется, будто я вижу ее тело сквозь одежду.

— А теперь впереди целая вечность, — говорит Фелиция. — Джинни, не суй в рот.

Я смотрю, как она возится с ребенком. Она явно хочет сменить тему, и я тоже.

— Раньше я рыбачил с этих скал, — говорю я и вспоминаю времена более поздние, более серьезные, когда в дело шли не кусочки моллюсков на самодельных удочках, а настоящие удочки с крючками и наживкой, и приходилось стараться, чтобы поймать рыбу, а потом отнести ее домой и вызвать улыбку у матери.

— Я знаю. Вы с Фредериком. — Она чертит на песке кораблик для Джинни. — Я всегда вам завидовала. Рыбачить мне хотелось больше всего.

— Так ведь ты и рыбачила. — Вспоминаю ее силуэт вдалеке, как она с сачком и ведерком идет к нам с Фредериком, сидевшим на скалах.

— Не скажи. У вас были удочки. Вы ловили рыбу по-настоящему.

— Больше я, чем Фредерик. Для него это была игра.

— Помнишь, однажды ты позволил мне насадить наживку тебе на крючок? Фредерик сказал, что я побоюсь насаживать, но я не побоялась. Когда ты забросил удочку, и на нее попались три макрели, ты ее вот так резко дернул, чтобы выбросить их на берег.

— В Гвидден-Рокс водится много макрели.

— Когда Джинни подрастет, можешь сделать для нее удочку, — говорит Фелиция, вставая. — Она проголодалась. Пора возвращаться.

— Да и мне пора. Козу подоить.

— Да, конечно, — произносит Фелиция с каким-то испугом, будто бы позабыла про мою жизнь.

Когда мы выходим на дорогу, я вижу знакомую фигуру. Долли Квик. Наверное, идет из церкви или в церковь. Я несу Джинни и вижу, как колючие глаза Долли зыркают на меня, на Фелицию, на девочку и опять на меня. Лицо ее не смягчается. Джинни усталая и сердитая и вместо того, чтобы улыбнуться Долли, отворачивается и утыкается лицом мне в плечо. Долли Квик сжимает губы.

— Спасибо большое, что побыли с Джинни вчера вечером, — говорит Фелиция, опять-таки чересчур пылко и как-то натужно. — Ей очень понравилось. Да, Джинни?

Джинни не отвечает.

— Язык проглотила, — угрюмо произносит Долли, вытаращившись на меня.

— Дэниел наладил котел, и тот теперь ревет на славу. Назавтра будет полно горячей воды, стирай — не хочу.

— Понятно.

Джинни по-прежнему вжимается лицом мне в плечо. Я слышу, как она посапывает.

— Она устала, — говорит Фелиция. — Набегалась по берегу.

Долли не обращает внимания на эти слова. Вместо этого смотрит прямо на меня и сообщает:

— Был разговор после службы. Мэри Паско надо показать врачу, а то и сиделку приставить. Нехорошо, что она там одна, и нет женщины, чтобы о ней заботилась.

— Я о ней забочусь.

— Надо полагать, Дэн Брануэлл, — многозначительно произносит она. — Ты живешь в ее доме, ухаживаешь за ее курами, копаешь ее огород.

— Дэниел живет не в доме, — перебивает Фелиция. — Он живет в дворовой постройке. Да, Дэниел?

— Верно.

— А что она делает, если ей что-нибудь понадобится ночью? — вопрошает Долли. — Что ни говорите, ей нужна женщина, пускай хоть бы заглядывала. А еще лучше отвезти ее в больницу.

— Я могу заходить и присматривать за ней, — говорит Фелиция, сразу догадавшись, что я не хочу там больше ничьего присутствия.

— И ребенка водить к заразной больной? Если Мэри Паско целую зиму хворала грудью, может быть, у нее чахотка. Это же надо придумать, ребенка таскать!

Она кивает на меня головой и говорит с явной враждебностью, не заботясь о том, что подумает Фелиция. Наверняка знает, что Фелиция в ней слишком нуждается, чтобы идти на ссору.

— Пусть он подыщет себе жилье в городе, а за Мэри Паско будет надлежащий уход.

Я ничего не говорю. Прижимаю к себе Джинни — пожалуй, слишком крепко, ведь Джинни этого не любит. Она изгибается и вырывается. Долли Квик протягивает к ней руки, и Джинни выскальзывает прямо в них.

— Ах ты моя девочка! Совсем мокренькая! Потрогайте-ка ее юбочку, миссис Ферн, вся насквозь!

— Переодену, когда придем домой.

— В это время года надо поосторожнее. Детки могут простудиться. Я своих всегда одевала в шерстяное до конца мая.

Говоря это, она ласкает Джинни и отворачивает ее от меня.

— Если хотите, могу забрать ее к себе. Так ближе. Переодену ее, обсушу у огня.

— Нет, — говорит Фелиция, — очень любезно с вашей стороны, но сейчас мы ведем ее домой.

Вот и все, думаю я. Разрыв. Мое лицо остается бесстрастным. Я не протягиваю рук, чтобы забрать Джинни, пусть идет к матери. Но шагая рядом с ними, мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, как смотрит нам вслед Долли Квик, и догадаться, какое у нее выражение лица.

— Уже поздно, — говорю я, когда мы приближаемся к дому.

— Надо тебе отделаться от этой козы.

— Она не моя, чтобы ее продавать.

— Спроси у Мэри Паско. Деньги от продажи ей наверняка пригодятся.

— Не могу беспокоить ее такими вопросами.