И тогда я солгал

Когда мы пробирались сквозь германскую проволоку, в небо взмыла сигнальная ракета. Обстрел довольно сильно повредил проволоку, и это было большое облегчение. Может быть, вылазка все-таки пройдет благополучно. Едва я об этом подумал, вспыхнула сигнальная ракета, и в ее свете мы оказались как на ладони. Перебить нас, ползущих через проволоку, ничего не стоило. Достаточно было открыть прицельный огонь, что немцы тотчас же и проделали. Я прижался к земле, но та взбрыкнула подо мной, будто лошадь, пытаясь меня стряхнуть. Когда я очнулся, то оказалось, что меня согнуло в дугу, а рот забило песком. Я принялся отплевываться и тереть глаза кулаками, потому что земля попала и туда. Мне показалось, что меня отбросило на сотню ярдов. Я даже не знал, германский ли то был снаряд.

Все это рассказал мне сержант Моррис на следующий день, а может быть, через день. Когда он заговорил о пулеметном огне и минах, рот у него перекосился и рассек надвое его длинное лицо. Он пытался рассказывать так, чтобы случившееся предстало состоящим из отдельных кусков, которые он может свести воедино, а не сплошным хаосом, каким оно было в действительности. Слышал я все еще плохо. Смотрел на него, но ничего не говорил. Я его боялся. Должен был радоваться, что вижу его, но не мог. Сам он отделался царапиной на большом пальце левой руки.

Для фрицев единственная неудача состояла в том, что ответный огонь нашей артиллерии прижал их к земле, поэтому они не смогли контратаковать. Но это было неважно. Они знали, что если кто-нибудь из нас остался в живых, они смогут легко всех добить.

Очевидно, все так и произошло, но не уверен. Взмыла сигнальная ракета, и там, где должна была быть тьма, вспыхнул свет. Я перевернулся, но по-прежнему не понимал, что происходит. Стоя на четвереньках, вертелся в разные стороны, словно собака, которая не знает, куда пойти, и высматривал Фредерика. Я должен был следовать за Купсом, но он куда-то исчез. Земля под моими ладонями на ощупь напоминала пашню. Я пребывал в своем собственном мире, где никто не говорил мне, что происходит. Прижавшись к земле, я пополз дальше, словно червяк, а в воздухе, над головой у меня, стоял треск, как будто от горящего дрока.

Когда я обнаружил Фредерика, то сначала наткнулся на его ногу. Точнее, на ботинок, ботинок на левой, неповрежденной ноге. Сначала я даже не понял, что это такое. Потом нашарил голень и подполз к Фредерику поближе, ощупывая его дюйм за дюймом, не разобравшись еще, мертвый он или живой. Он лежал на животе, повернув лицо в сторону, иначе бы задохнулся. Я поскуливал, как собака, пытаясь сообразить, куда его ранило. На правой ноге у него растекалось теплое влажное пятно. Из ноги струилась кровь, но не быстрым потоком, из-за которого человек погибает в считанные минуты. Пятно теплое от крови, но руки у Фредерика холодные, как лед. Я обнял его как можно крепче. К этому моменту я уже понял, что это он. Я должен оттащить его в безопасное место. Раз за разом я произносил его имя, ругался, но он не отвечал. Но я все-таки был уверен, что он жив, и, когда попытался перевернуть его, раздался стон — из самой утробы, как бывает у человека, который находится без сознания.

Взвилась еще одна сигнальная ракета, и я замер неподвижно, словно убитый, но всего в десяти футах слева, в низине, разглядел воронку. Вот куда нам нужно. Внезапно я понял, что треск у меня над головой — это пулеметная стрельба. Я должен оттащить Фредерика в низину, а потом спустить в воронку.

Светает. Я смотрю на часы: шесть утра. Скоро начнется трудовой день. Я слезаю с кровати, стараясь не шуметь, подхожу к окну и слегка отдергиваю занавеску. Не хочу будить Фелицию раньше времени. Двор огорожен толстой стеной, но я слышу, как мычат коровы. Лает собака, лязгает маслобойка. Повсюду серый свет, похожий на туман. Мы оставили окно чуть приоткрытым, и до меня доносится теплый коровий запах. Люди выйдут на утреннюю работу, а потом вернутся завтракать. Мы подождем, пока они закончат. Не хочу, чтобы они таращились на Фелицию и строили домыслы.

Я ложусь обратно в постель. Фелиция спит, ее волосы разметались по подушке. В уголке рта поблескивает засохшая слюна. Губы приоткрылись, обнажив края верхних зубов. Я вижу в ней Фредерика, но вдруг она шевелится. Ее лицо изменяется, сбрасывает дремоту, и Фредерик исчезает. Она открывает глаза и видит, что я ее разглядываю. Я думаю, что она смутится или рассердится, но нет. Кажется, будто она держит в уме все, что произошло, даже когда она спала.

— Вот ты где, — говорит она и улыбается мне.

21

Ответный голос схожим был
С медвяною росой;
Он к покаянью принуждён
На век останний свой.[32]