И тогда приходят мародеры

Будь сегодня жив Жуков, занимай он этот пост, он бы в случае необходимости и сам мог бы отдать приказ ввести войска в Москву. Но поверить, что «дедушка Язов», как прозвали его в армии, который как был когда-то командиром взвода, так по уровню своему далеко от этого не ушел, за что и назначен был министром обороны, поверить, что он сам решился, не спросясь, в это поверить было невозможно. Так кто же? Верховный Главнокомандующий, Горбачев?

В последнее время особенно было заметно, как власть уходит из его рук, привыкших делать округлые жесты, как заметался он то влево, то вправо. Вдруг совершил бессмысленный скачок, позорную поездку в Белоруссию.

Черчилль в разбомбленном Ковентри шел среди горящих развалин, и народ, еще не оплакавший погибших, приветствовал его: в их горе и мужестве, в их решимости победить Черчилль был с ними. Горбачев не поехал в Чернобыль, жеста символического даже не сделал, не приблизился на безопасное расстояние, здоровье свое бесценное и жизнь поставив выше чести.

Но понадобилась поддержка, и вспомнил Белоруссию, как ему виделось, — тишайшую. Матери выносили навстречу ему пораженных радиацией детей, а он им в ответ толкал речь про союзный договор: вот, мол, что для нас сейчас первостепенное. Это — матерям, у которых дети погибают.

И была ночь с 12 на 13 января. Под старый Новый год газета «Московские новости» праздновала свою годовщину. Пошли и они с Тамарой. Дом кино. Вход, будто в зимнюю сказку, сквозь электрические арки на снегу. Зал полон нарядных гостей. На ярко освещенной сцене — веселье. И жуткое похоронное настроение на душе, не у них одних. В ту ночь наши танки штурмовали телебашню в Вильнюсе. Горбачева, как и следовало ожидать, нигде не оказалось, ни на даче, ни в Москве, связаться с ним не смогли. Только дня через два, когда газеты всего мира кричали, отмалчиваться больше было нельзя, он высказал что-то невразумительное.

А как поначалу верилось этому человеку, как хотелось верить. После маразматика Брежнева, после полутрупа Черненко, которого, если под руки поддерживать да ножки ему переставлять, так он и самостоятельно ходить сможет, после всего этого позорища — молодой, полный сил, честолюбия и — казалось — воли, глаза ясные. Но Тамара, ничего не смыслившая в политике, с первого взгляда прозвала его «Чичиков». И выключала телевизор, как только он появлялся на экране.

Видно, такова уж судьба их поколения, рожденных не свободными, — творить себе кумиров. Сколько ни разуверялись, а не исчезла потребность верить вновь и вновь. Дима мог сказать просто, как само собой разумеющееся, в чем и сомневаться смешно: «Сейчас время серых людей». Другое поколение, смотрят непредвзято, а ему всякий раз надо от души отрывать. И думалось: да пропадите вы пропадом! Дана тебе одна жизнь, чудом уцелевшая, делай свое дело. Но чуть что, и опять от письменного стола тянуло к телевизору, будто он этим что-то мог изменить. И только одно положил себе твердо: не сближаться. Он и на фронте даже командира дивизии своей ни разу в глаза не видал. А тут вдруг, как в метель, замелькали, закружилась вокруг новой власти интеллигенция, известные, а больше — неизвестные, давали и ему понять, что может быть приближен, но он знал, там он — не свой, там главенствует один закон: кого признаешь над собой хозяином, тот тебя в холопы и произведет.

И вдруг снова пошли слухи по Москве. Казалось бы, всё теперь пишут в газетах, но люди, как в былые времена, когда глушили радиостанции, вновь начали слушать «голоса», больше, чем газетам, доверяли слухам. Какая-то тревога была разлита в воздухе, чувствовалось, там, за Кремлевскими стенами, сильная борьба идет под ковром. И как раз летом, когда тысячи москвичей сошлись на Манежной площади с транспарантами, карикатурами на президента, призывами к нему, Горбачева напугали. Будто бы нашептали ему в уши, что среди демонстрантов скрывались специально подготовленные люди с веревками и крючьями, «кошками» на веревках. Эти-то крючья и собирались забрасывать на Кремлевские стены, штурмом брать Кремль… Чем слух нелепей, тем легче ему верят. И по датам сходилось: вскоре после этого войска появились на Манежной площади.