И только пепел внутри…

Что я хочу сделать? О чем я, вообще, думаю, глядя на любимые цветы жены? Наверное, о том, что их нужно подарить ей…

С трудом оторвал взгляд от букета, зажмурился, прогоняя неясность зрения, и посмотрела прямо в лицо девушки, которая за всё это время так и не изменила своего положения, по-прежнему пряча руки за спиной.

Неуверенно потянулся к букету и взял его со стойки. Аккуратно прижал к груди, снова пересчитав цветы.

Десять. Их всё еще десять.

Вновь взглянул на Софию и коротко ей кивнул. Губы отказывались подчиняться, зубы словно срослись, дергая желваки.

Развернулся на пятках и уверенно покинул цветочный магазинчик, а затем и весь торговый центр. На парковке сел в машину, положил букет на пассажирское сиденье и снова завис, гипнотизируя взглядом руль.

Я, правда, на это решился?

Еще один взгляд на цветы, чтобы убедиться в своих намерениях, и я без малейшего сомнения выехал с парковки торгового центра, а затем и загород к месту, к которому никто не ездит просто так. Для визита в это место существует всегда один повод – смерть. Твоих близких или твоя собственная.

Старые покосившиеся кладбищенские ворота опутывал иссохший плющ. Когда-то голубая краска на ржавом металле давно облетела и была унесена ветром. Маленькая калитка, которая, казалось, когда-то служила ограждением в детском саду, судя по жизнерадостному солнышку в центре, скрипела петлями из-за дразнящего ее ветра.

Заглушил двигатель, выключил свет фар. Позволив себе еще секунду сомнений, схватил с сиденья букет и вышел из машины, хлопнув дверью. Звук оказался слишком внезапным для местных обитателей, и уже в следующую секунду в небо взмыло черное облако ворон, не стесняющихся в надломленных возмущениях.

Подняв воротник пальто от холодного ветра, вошел в распахнутую калитку. Еще одна особенность подобных мест – здесь всегда ветрено. Всегда. Вне зависимости от времени года и погодных условий. Здесь всегда встречает и провожает холодный ветер, который словно норовит забраться под кожу, надеясь, что его заберут с собой и согреют. Но, к его сожалению, он обречен вечно скитаться между могильными плитами, без надежды на покой.

Из сторожевого домика показалась седая голова смотрителя, а затем и он весь.

– Через двадцать минут стемнеет, – сказал высокий и худой старик. – Тебе хватит или дать фонарь?

– Не нужно, – бросил ему, проходя мимо.

Я боялся останавливаться. Не потому что кладбище имело свойство нагонять жути на человека, а потому что боялся передумать. Казалось, маленькая заминка может стоить мне взявшейся из ниоткуда решительности приехать сюда.

Я не помнил точного расположения места ее могилы, но я четко помнил старый ветвистый тополь рядом с ней, под которым провел ночь после похорон.

Ступая всё дальше по многочисленным узким тропам, словно на свет маяка шел к этому дереву. Цветы, стебли которых я сжимал излишне сильно, тяжелили руку. Под подошвой туфель хрустел снег, смешанный с мелким гравием, а ветер продолжал неустанно хлестать в лицо, словно наказывая меня за то, что давно здесь не появлялся.

Чем ближе подходил к тополю, тем настойчивее чувствовал, что каждый новый шаг к ее могиле дается с трудом. Словно ноги сковывает бетонными плитами, врастающими в сырую холодную землю.

Шаг, другой, третий…

Я не знал точного расположения могилы. Не будь здесь тополя, то я бы не нашел ее никогда. За последний год кладбище разрослось. Слишком. В день похорон её могила была крайней, а дальше только пустырь, который теперь был заполнен памятниками и крестами.

Я помнил лишь о том, что на ее могила был установлен крест с фотографией. Теперь же на его месте стоял черный гранитный камень, но с той же фотографией.

В одно мгновение из легких вышибло дыхание. Грудную клетку сковало холодными цепями, ломающими кости.

Маша смотрела на меня с черного памятника своей могилы и улыбалась. Весело и легко. Ровно как в тот день, когда я делал эту фотографию.

Первое родительское собрание нашей дочери. Мы освободились пораньше с работы, чтобы подготовиться к нему. Вернее, себе мы внушили, что это подготовка к собранию, когда объедались спелой черемухи в городском парке. Маша съела больше, забрасывая в рот сразу по несколько ягод. Потом мы поняли, что наши губы и языки стали фиолетовыми.

Жвачка помогла отбелить зубы, а вот с губами было проще – у Маши. Красная помада великолепно замаскировала след детства на любимых губах. И именно этими губами она улыбалась мне, демонстрируя на камеру телефона фиолетовый язык. Этот кадр был единственным, где она просто улыбалась.

Могли ли мы предположить в тот день, что эта фотография станет той самой для памятника над годами жизни? Никогда. Вряд ли кто-то задумывается об этом.

– Привет, – произнес я одними губами.

Маша всё так же улыбалась мне с фотографии.

Онемевшие пальцы с трудом открыли кованную оградку. Ступая мелкими шажками, словно боясь нарушить ее покой, подошел ближе к памятнику и замер. Эта короткая черточка обозначающая продолжительность ее жизни, словно резала по горлу.