И тут случилась война

– Усек, Лев Михалыч! – присвистнув, отчеканил Максим и с нескрываемым восторгом вырвался на улицу. Обе его руки занимали роба и провиант. Он бодро зашагал в сторону дома. Дорога домой показалась ему короче. Придя домой, он вывалил все на стол, разделся до майки и трусов и оглядел свой школьный коричневый костюм. Пиджак слегка покрылся пылью и частично крошками от хлеба, но брюки повергли маленькую душу в ужас. Обе штанины были испачканы вытертыми о них ботинками, а довершали все это грязное великолепие прилично потрепанные и засаленные от дорожной пыли подолы. Максим вытащил из-под печи большой железный таз, вылил в него ведро воды, достал из шкафа кусок темно-коричневого хозяйственного мыла, окунул в воду брюки и стал их натирать мылом, как это делала мама. Он не раз наблюдал, как она стирает в тазу вещи, и ему казалось, что это совсем не трудно. Проделав эту процедуру несколько раз, он прополоскал штаны в той же мыльной воде, отжал, что было силы, и вывесил их над печью. Оставив таз на печи, Максим отряхнул пиджак от пыли и повесил его на стул, потом намочил тряпку и протер ею пыльные ботинки. По его детскому разумению, его новый коричневый школьный костюм больше не нуждался в очистке, Максим успокоился и прилег на кровать. Сон незаметно укутал теплым одеялом маленького будущего кочегара. Ему снилось утро следующего дня, где он в новой робе и больших ботинках стоит на паровозе с лопатой и с высоты машинного отделения наблюдает за проносящимися внизу деревьями, а встречный ветер надувает его щеки и щекочет ресницы. Солнце пролетало меж деревьев, придавая паровозу большую скорость, чем она была, и Максим любовался этим зрелищем, завороженный невиданной доселе игрой света.

– Эй, Максимка, что застыл, подкидывай угля! – донеслось издалека.

Максим со знанием дела набрал в лопату угля и изо всей силы вбросил в топку. Языки огня вырвались наружу, обдавая жаром все лицо юного кочегара. Он снова опустил лопату в угольную кучу и снова вбросил содержимое в топку. Раздался пронзительный свист паровоза. Шум машинного отделения и стук колес придавали мистическое движение всей огромной железной махине. Свист повторился, только звучал он как-то по-другому. Что-то в нем встревожило юного кочегара. Он привстал на подножку кабины машиниста и навострил уши. Свист растягивался, словно он был не свист, а резиновый жгут, который можно было тянуть и тянуть. На секунду ему показалось, что кто-то невидимый тянет этот жгут перед поездом, а поезд, упираясь в рельсы, пытается этому препятствовать, и его огромные железные колеса, скрежеща о них, выдают этот оглушительный душераздирающий свист. Максим, отставил лопату в сторону и зажал уши. Свист неистово проникал в них, минуя руки, и нарастал все с большей силой. На мгновение Максиму стало больно в голове и теле, руки стали ватными, и от этого он разомкнул их. Свист-жгут засвистел подобно реактивному самолету и внезапно взорвался. Боль отступила. Солнце погасло. По всему телу юного кочегара разлилась нега. Паровоз, словно в замедленном кино, оторвался от железной дороги и устремился вместе с Максимом вверх. Звезды, будто лампочки, высветили путь паровозу. Внезапно на горизонте перед ним образовались сотканные из тысячи звезд врата. Это были огромные узорчатые врата, имеющие замысловатый рисунок. При этом левая часть их зеркально повторяла правую. Здесь звезды собирались в спирали и шары, напоминающие облака и круги на воде, мерцали и искрились разноцветием. Они жили и завораживали своей исключительной яркостью, но врата были закрыты, и паровоз двигался прямо на них. Максим захотел зажмурить глаза, но у него не получилось. И вдруг за секунду до катастрофы они растворились, и Максим увидел яркий проникающий свет. Свет моментально охватил все его тело и увлек за собой.

Бомбардировка С-узловой началась ровно пополудни. Неистовые вражеские мессершмитты с регулярной наглостью налетали на поселок и сбрасывали свои смертоносные безжалостные бомбы, которые, не зная преграды, сокрушали все живое и неживое под собой. Пролетая до земли, они издавали жуткий свист, предвещая надвигающуюся смерть, и разрывались после удара оземь. Они не щадили никого и ничего. Все, кто успел, спустились в бомбоубежища, а кто не сумел по каким-либо причинам этого сделать, прятались в подвалах собственных домов. Максим не слышал предупреждения о воздушной опасности, он не слышал жуткого свиста снаряда, летящего прямо в его дом. Он спал.

Бомбы уничтожили депо с человеком в нарукавниках и строгим усатым начальником, превратили в руины бывшую школу, переделанную под госпиталь, со всеми медсестрами и ранеными в ней, разрушили сотни домов с подвалами. Выжили немногие, а те, кому посчастливилось, запомнили этот сентябрьский день навечно. А часовня, построенная еще при царе, уцелела. И осталась одна среди прогалин, ям, и пожарищ в разбомбленной фашистскими мессершмиттами С-узловой.

Васька