…И в человецех благоволение

О тех самых краях. Они мне снятся ночами. Или ловлю себя частенько на том, что вдруг ни с того ни с сего застекленятся глаза, и я сижу и вижу как наяву давно прошедшие времена. Или вдруг потянет протереть ружья, что без дела пылятся на стенке холостяцкой квартиры, или перебрать патронный ящик, леший знает зачем я его вывез, когда перебирался в Москву. Патроны от пистолета – сейчас он мне не положен по штату, – патроны от карабина – три года, как в руки его не брал, – патроны от дробовиков – их выкинуть надо, потому что порох в них устарел.

…Зимой на собаках работать нетрудно. Я еще ухватил время, когда вместо вездеходов были собачьи упряжки. Наверное, и сейчас смогу каюрить. Работать на них в марте – апреле одно удовольствие. Труднее с ночевкой. Если за день с работой сделаешь перегон километров на семьдесят, то к концу его как-то потом выходит сила и тепло, и начинаешь мерзнуть в кухлянке, и начинают холодеть ноги и руки, не то, что отмерзают пальцы, а просто холодеют… конечности. И на стоянке у костра ты никак не можешь согреться, хотя, не жалея сил, выковыриваешь из снега плавник и тащишь к костру. Но даже когда ты согрелся за чаем, пока ставишь палатку, все равно замерзнешь, и адовой мукой кажется залезть нагишом в кукуль – спальный мешок из оленьего меха. Но иначе, как нагишом, в кукуле спать нельзя.

Засыпаешь каменным сном, но во сне у тебя точно работает сторожевой автомат: руками держишь складки кукуля на груди, так как застежек он не имеет, и если придет блажь повернуться на бок, то повертываешься, как в замедленном кино. Знаешь даже во сне, что чуть задел стенку, и на лицо и на шею упадет пласт инея и будет таять и стекать к животу. Удивительно быстро ко всему приспосабливаешься.

Еще хуже вылезать из мешка утром. Утром мороз под сорок, и палатка вся изнутри в толстой шубе инея, и волосы слиплись от инея, и кукуль вокруг головы весь в ледяных сосульках, и одежда, что лежит на полу палатки, тоже вся запуржевела, потому что за ночь из нее вышел вчерашний пот.

Мы пробовали тогда зажигать в палатке примус. Он мгновенно нагонял жару, и одеваться было тепло. Но тогда иней на палатке тает, она впитывает его и замерзает как жесть. Уже не согнуть, а если согнешь, так сломаешь. А впереди еще триста километров безлюдного побережья.

Выходит, лучше всего закурить прямо в мешке, и пока куришь, собраться с духом, нагишом выскочить на мороз, натянуть меха и, чувствуя, как леденеет кровь, выбежать «на улицу».

Синий рассвет висит над побережьем, и скалы, черные на белом фоне, и собаки, которые свернулись калачиком, нос закрыли хвостом, из-под хвоста выглядывает только задумчивый собачий глаз – почему-то собаки по утрам всегда бывают печально задумчивы, – и ты носишься дикими прыжками или сделаешь пробежку вдоль берега, провожаемый ироническими взглядами всей упряжки, и постепенно в тебя входит утренняя радость жизни, радость здорового тела и духа и пьянящее, как стакан спирта, сознание, что ты достиг своего: ты полярник и работаешь на собачьих упряжках вдоль побережья, где немного кто из людей бывал, а кто бывал, те вписаны в книгу истории Арктики.

И ты уже человеком возвращаешься к заметенному поземкой следу вчерашнего костерища, сбрасываешь шапку, рукавицы и со знанием дела, полярным щегольством, если угодно, разводишь костер. А собаки уже поняли перемену настроя и стали твоими собаками, вернулись из дебрей потусторонней собачьей тоски, потягиваются, машут хвостами, сладко зевают и ждут утренней дозы еды и утренней дозы ласки.

Из-за скал медленно вылазит солнце, и начинает искриться снег. Через час будет тепло и можно ехать в одной нижней кухляночке из пыжика с расстегнутым воротом.

Кормежка собак, я всегда в сытости держал упряжку, и первая кружка черного, сладкого до липкости чая.

А солнце ползет выше, и скалы из черных становятся разноцветными.

Через час в дорогу, все увязано, упаковано по-хозяйски, а ты от избытка силы не сидишь на нарте, а бежишь рядышком, и мышцы играют, и в голове ничего, кроме счастья. Счастья и чувства служебного долга.

Эх, черт побери, до чего же я хорошо жил в те времена! Если закрыть глаза, то иногда я могу минуту за минутой вспомнить все время и километр за километром пройденные дороги.

Годовой отчет. Важнейшее событие года в нашем отделе, и в десятке других отделов министерства, и в сотнях других отделов десятков других министерств, и в тысячах других отделов всевозможнейших ведомств.

Итог работы других. Вложений освоено столько-то, условных единиц работы выполнено столько-то, прирост по сравнению с предыдущим годом на столько-то…

Значит, так. Прежде всего святое правило: засадить за работу всех подчиненных, чтобы каждому было сверх головы и еще оставалось на дом.