И в шутку, и всерьез

Особенно разочарованным мог чувствовать себя русский читатель. Значительная часть действия совершается на территории Российской империи, но в романе нет ни одного запоминающегося русского персонажа, ни одной картины подлинной российской жизни, ни одного цельного географического описания, если не считать «страшного» путешествия среди грязевых вулканов Таманского полуострова. В последнем случае, впрочем, Верн явно сгустил краски: хотя в прошлом веке активность грязевых вулканов значительно превосходила современную, передвижение среди них не представляло серьезной опасности для путешествующих. Фактически же, как и в записной книжке ван Миттена, идет лишь перечисление географических пунктов да чуть подробнее рассказывается о гостиницах всякого рода и еде. А чтобы читатель не соскучился, автор подзадоривает: «Сколько чудес мог бы увидеть ван Миттен! Сколько впечатлений осталось бы у него от этой страны, в которую его увлекла странная судьба! Но его друг Керабан путешествовал не для того, чтобы видеть…» Поэтому читателю и предлагаются потешные сцены вроде переправы через Керченский пролив или ссоры на железнодорожном переезде, а то и просто события в тогдашней России невероятные: похищение молодой турчанки (!) из Одессы. Впрочем, последний эпизод явно перешел в роман из раннего, средиземноморского варианта.

Центральное место в произведении безусловно занимает образ заглавного героя. «Истинное зерно книги — образ Керабана. Это не только центральная фигура, но персонаж захватывающий, живая иллюстрация упрямства, духа противоречия, протеста против какого бы то ни было ограничения; он вечно спорит, обуреваемый жаждой бесконтрольного владычества, и готов даже силой навязать свое мнение. Керабан уверен в своей незыблемой правоте. Если же события убеждают его в обратном, он страшно сердится»[2]. Упрямец-турок выписан необычайно живо, причем автор не столько насмехается над ним, сколько спорит, словно пытаясь в чем-то убедить. Кто же послужил Ж. Верну прообразом для Керабана? Интересное наблюдение сделал внук писателя: «В непосредственной близости от него (Жюля Верна.— Ред.) метался молодой человек, который никому не давал покоя и, будучи далеко не глупым, все же делал одни только глупости и заведомо был настроен против всех на свете, не терпел никаких возражений, упрямо следовал своим неразумным стремлениям, готов был встать на защиту любого парадоксального мнения, бросить вызов здравому смыслу, всегда считая себя правым, хотя при этом не был лишен благородства и широты взглядов. Короче говоря, существо совершенно непонятное — его сын»[3].

Нет, Керабан, конечно, не списан с Мишеля Верна. Тут мы сталкиваемся с более сложным явлением — как бы подсознательной подстановкой отдельных черт сына в характеристику литературного героя.

«Утверждать, что писатель взял его за образец, когда создавал образ Керабана, было бы ошибкой. Но не исключено, что он задумался об упрямце, ибо постоянно сталкивался с таковым. Выходки сына оставались предметом неустанных забот писателя. Реплики Керабана слишком многое напоминают мне, чтобы я мог сомневаться в этом… Хотя, надо признать, писатель делал это скорее подсознательно, так как наличие тысячи всевозможных оттенков в характере очаровательного и ужасного Мишеля позволило бы ему нарисовать персонаж еще более сложный»[4].

Еще в одном личном аспекте интересен «Упрямец Керабан». Здесь, пожалуй, впервые так подробно писатель говорит о своем отношении к браку. Если молодые Ахмет и Амазия горячо стремятся вступить в семейный союз, то у пожилых героев, Керабана и ван Миттена, брак вызывает антипатию. Похоже, Верн впервые усомнился в сделанном им выборе подруги жизни. Потом, в середине 80-х годов и еще позже, его недовольство усилится, наступит кризис семейных отношений. В «Керабане» же мы сталкиваемся только с первыми порывами приближающейся бури…

Роман был в основном закончен к исходу 1882 года. Публикация его в «Магазэн д'эдюкасьон» началась с января 1883 года, в ноябре и декабре вышли первые отдельные издания приключений упрямого турка.

Другой роман, помещенный в этом томе, «Вторжение моря», написан совсем в другом ключе и значительно позже. Несмотря на авантюрную завязку, полное драматических событий действие, это верновское творение ближе всего, пожалуй, к тому особому литературному жанру — «научному» роману,— написать который так настойчиво побуждал писателя его друг и постоянный издатель Жюль Этцель.