И. В. Сталин. Вождь оклеветанной эпохи

Вот что писал об этом Ллойд Джордж: «Мистер Чемберлен вел переговоры непосредственно с Гитлером. Для свидания с ним он ездил в Германию. Он и лорд Галифакс ездили также и в Рим… но кого они послали в Россию? У них не нашлось самого скромного из членов кабинета для этой цели; они просто послали чиновника Министерства иностранных дел. Это оскорбление. У них нет чувства меры, они не дают себе отчета в серьезности положения сейчас, когда мир оказался на краю бездонной пропасти». Черчилль также считал, что Советское правительство действовало реалистично. Но Чемберлен и Галифакс все инициативы СССР отвергали. Они относились к русским предложениям «с равнодушием, чтобы не сказать о презрении, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это».

Более того, английское правительство разработало план мероприятий, которые должны были спровоцировать нападение Германии на СССР. Главное из этих мероприятий — распространение «сведений», что СССР готовит превентивный удар против Германии. Гитлер перед нападением на Польшу откровенно заявлял: «Англия не хочет поддерживать Польшу. Наши противники — жалкие ничтожества. Я видел их в Мюнхене»… Придет время, и У. Черчилль снова резко осудит действия Лондона, назовет их «безумными», «вскормившими язву милитаризма».

Двойная игра, а порой и открытая враждебность Англии и Франции, конечно же, ставили советское руководство в трудное положение, усиливали подозрения Сталина в отношении правящих кругов этих стран, возбуждали возмущение советских людей.

Грязные люди, предатели и подлецы безудержно клевещут сегодня на Советский Союз, его историю. А между тем многие объективные западные исследователи, даже консервативного толка, находят обоснованным негодование Сталина, советских людей, «поставленных перед отчаянной необходимостью оставить открытыми все возможные пути выбора». Улам, Дойчер, Тейлор и другие советологи признают, что мюнхенский сговор значительно сузил пространство для маневра советской внешней политики, что беспокойство СССР по поводу антисоветского «европейского альянса» не было необоснованным.

Ведь действительно Советский Союз по-прежнему был один. А опасность войны для него существовала не только на Западе, но и на Востоке. В те дни в районе Халхин-Гола уже шли бои с японскими агрессорами. В этих условиях Сталин, чтобы не помогать тем, кто «привык загребать жар чужими руками», пошел на заключение пакта о ненападении с Германией. Объясняя, оправдывая этот шаг, Сталин в своем первом выступлении после нападения Германии на Советский Союз говорил 3 июля 1941 года: «Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила Германия в 1939 году. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, даже если во главе этой державы стоят такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп»[30]. Аргументация, бесспорно, серьезная.

Даже Горбачев по поводу заключения данного пакта высказывался так: «Говорят, что решение, которое принял Советский Союз, заключив с Германией пакт о ненападении, не было лучшим. Возможно, и так, если руководствоваться не жесткой реальностью, а умозрительными абстракциями, вырванными из контекста времени. И в этих условиях вопрос стоял примерно так же, как во время Брестского мира: быть или не быть нашей стране независимой, быть или не быть социализму на Земле». Очевидно, ситуация в августе 1939 года во многом напоминала обстановку конца 1917 — начала 1918 года, когда советское правительство во главе с В. И. Лениным пошло на заключение «похабного» мира с Германией, чтобы спасти революцию, спасти страну.

Однако, помимо пакта о ненападении, в сентябре 1939 года был заключен «договор о дружбе» с фашистской Германией. Этот шаг вызвал непонимание, растерянность у многих людей, оттолкнул от СССР многих деятелей культуры, интеллигенции на Западе, увидевших в этом шаге советского руководства предательство антифашистских идеалов. Этот договор поставил в трудное положение компартии, многие руководители которых привыкли отождествлять интересы своих партий с интересами Советского Союза. Как могли чувствовать себя такие, например, коммунисты, как Б. Брехт, который прежде писал в своем дневнике: «Каждому коммунисту, который серьезно воспринимает интернационализм, должно быть ясно, что сегодня любая рабочая партия за пределами Советского Союза должна связывать свою политику с политикой ВКП(б) и в большинстве возможных случаев подчиняться ей»?