И в сумерках придёт рассвет

– Тогда возьми это! – маг швырнул портрет к ногам старухи. – И вели им нарисовать таких же, собери сотни две воинов, подели их человек по пять-десять, раздай им портреты, и пусть ищут эту девку, пока не найдут! И пускай поторопятся – ей уже около семнадцати, самое время выйти замуж и родить «мою погибель»! Пусть выискивают её повсюду, но сначала попытают счастья на севере, поближе к Эльфийской  Долине, может быть,  в Мангаре, или Салине, или Луде.  И пусть ищут её не среди богатых и знатных вельмож, а среди сброда, если я только понял пророчество верно. Ступай и поживее! – велел Катарас.

Каргиона, неуклюже согнувшись, подняла портрет, взмахнула широкой полой, и вдруг в  воздухе на месте старой ведьмы захлопала крыльями ворона и с громким резким карканьем вылетела в окно.

– Будь ты проклята, Вильсения Ринай! – прошептал Катарас в наступившей тишине и устало закрыл глаза.

А Мара в это время, заливаясь весёлым смехом, осыпала брызгами рыжеволосую Джайну.

Прошла зима, и полная забот и хлопот весна, и новое лето не заставило себя ждать. А вместе с ним девушкам вновь открылась возможность бродить по границе Эльфийской Долины. Их огорчало то, что до сих пор они так и не встретили здесь ни одного эльфа, хоть и так мечтали об этом.

А меж тем эльфы были совсем рядом, живя своими заботами и отмеряя время не столь быстро убегающими днями. Мир вокруг Эльфийской Долины темнел, и, так или иначе, это не могло не отразиться на жизни древнейшего из народов Светлого края. Зло ещё пока не смело вползти под своды Серебряного леса, но эльфы уже несли добровольные дозоры на границе своих владений. Они бродили по мшистым тропам, выслеживая чужаков, вторгающихся в их владения и исправляя деяния рук человеческих.

Так было и в тот день, когда Мара и Джайна вновь отправились в Эльфийский лес…

По широкой тропе, устеленной мягким ковром мха, шагали две пары лёгких эльфийских ног.  Они оба были совсем юными, и лишь сравнительно недавно  их перестали относить к подросткам и признали взрослыми. Ведь эльфийские дети быстро растут, гораздо быстрее, чем у людей: лет за тринадцать они достигают совершеннолетия и выглядят, как люди в двадцать-двадцать пять (если, конечно, вообще, можно сравнивать возраст и внешность столь разных существ) и после этого они уже никогда не стареют. (Ну, может только через три-четыре тысячи лет!) Так что самые древние эльфы выглядят по меркам людей лет на тридцать-сорок.

Впрочем, эльфы, будучи бессмертными, мало значения придают возрасту, они оценивают собратьев по взрослению их ума и превыше всего ценят мудрость.

Что касается двух юношей, шагавших по лесу, одному из них исполнилось тридцать четыре, а другому тридцать восемь, и для эльфов это был ни возраст. Они были высокими и стройными, впрочем, это не слишком подходящие слова для описания эльфов, ибо эльфы – создания столь гибкие, лёгкие, быстрые и ловкие, что кажутся почти бесплотными.

Оба были светлыми, но старший – Эктавиан – был абсолютно белокурым, как снег, и волосы, собранные в хвост, спускались ниже лопаток; другой – тот, что был младше и звался Лиарином – имел волосы до плеч с лёгким золотистым отливом. Они несли в руках по луку, отделанному серебром, а за спинами по колчану со стрелами.

Эктавиан напевал весёлую песенку, и птицы, звенящие в листве серебряных деревьев, заслышав звонкий голос эльфа, слетались к двум друзьям, а некоторые даже садились на плечи, вторя певцу.

Как прекрасен дождь свежестью своей!

Как прекрасно солнце в жаркий летний день

И прохладный лес тайною своей!

Как непостижима неба высота!

Как чиста вода хрустального ручья!

Как волшебен свет недоступных звёзд!

Но всего прекрасней нежность твоих слов!

Как своей загадкой манит свет луны,

Но всего на свете красивее ты!

Ты – моя любовь! Ты – моя звезда!

Ты – моя отрада! Ты – моя судьба!

Мира красота, неба высота,

Ты – мой светлый сон!

Я люблю тебя!

Эктавиан остановился на пригорке и, подняв руки к небу (на одной ладони у него сидела пёстрая птичка лазоревыми крылышками, а на другой ярко-синяя птаха с длинными раздвоенным хвостом и рыжим хохолком), пропел ещё раз последнюю строку нараспев:

Я лю-ю-блю те-е-бя-я!

На последнем слове птицы вспорхнули и устремились ввысь.

Лиарин рассмеялся, аплодируя, спугнув тем самым птичек, сидевших у него на плечах.

– И так, – провозгласил он, и голос его был звонким, как ручей, и удивительно глубоким одновременно, – твой гимн во славу прекрасной Элинэли был услышан всем лесом, надеюсь, птицы донесут его и до её нежных ушей.