И вдруг никого не стало

– Вы же понимаете, мадам, это исторический памятник.

Полные идиоты, решила Луиза. И, когда дело дошло до смерти Людовика, упростила рассказ до предела: они страдали от голода и холода, Людовик очень ослабел, он заболел после того, как пытался догнать лайнер. И она ничего не могла сделать. Точка.

Похоже, полиции этого оказалось достаточно, им было совершенно безразлично, как именно умер этот Frenchy[16].

Луиза вздохнула с облегчением. В тот день она поняла, что не всякую правду надо говорить. Людовика не вернуть, и незачем ей делиться запутанными и опасными историями. Да и кто сможет по-настоящему их понять? Только тот, кто месяцами питался пингвинами, способен представить, каково это – выживать вопреки всему.

Ей не пришлось долго ждать в пабе за чашкой чая с молоком. Человек в черных джинсах и пиджаке в «гусиную лапку», круглолицый, улыбающийся, но с пристальным взглядом из-за квадратных очков в зеленой оправе, – точно он. Так может выглядеть только парижский журналист. Он уверенно направился к ней.

– Очень рад вас видеть, Луиза. Ну, как вы?

Втиснул пузо за стол и на превосходном английском заказал себе пиво.

Она была в точности такая, какой ему представлялась: костлявая; сиреневый пуловер, который ей, должно быть, дали на Фолклендских островах, свободно болтался на тощем теле. Он отметил руки с выпирающими суставами и глаза – особенно эти зеленые глаза в пол-лица, из-за темных кругов под ними казавшиеся еще больше. Вот только детское, простодушное выражение с лица исчезло. Пьер-Ива поразил ее взгляд – так смотрели иммигранты, у которых ему доводилось брать интервью сразу после того, как они сходили на берег с борта дышащего на ладан корыта. Обреченный взгляд, еще обращенный в трагическое прошлое. Разумеется, ее-то не ждал транзитный лагерь, и все же она походила на них, в ней чувствовалась та же зыбкость существа, оказавшегося меж двух миров.

Он быстро прикинул. В отличие от тех бедолаг, до которых никому нет дела, Луиза – белая европейка, самая обычная, читатели смогут отождествить себя с ней. Как ни ужасно это звучит, но те люди без документов сливаются в общую массу, а Луиза – единственная. Пьер-Ив спохватился – он едва не пропустил ее ответ.

– Спасибо, все хорошо, ну то есть уже лучше, но все произошло так быстро… я в некоторой растерянности.

Луизе было страшно. Она приблизилась к черте, за которой придется взять себя в руки. Уже завтра надо будет принимать решения. Из Стэнли она звонила родителям, долго с ними разговаривала, они пригласили ее пожить у них, она отказалась. Можно, наверное, вернуться в «сороковой», но перед отъездом они с Людовиком сдали квартиру друзьям, и было неловко их беспокоить. И потом, ей тоскливо будет там без Людовика. Пока она на распутье, лучше пожить в гостинице, хотя безликая обстановка и отпугивает.

– Да-да, понимаю. Послушайте, у меня много вопросов к вам, я постараюсь вас не утомлять, но прежде всего хочу объяснить кое-что, это вам поможет.

На этот раз он говорил от чистого сердца. Ему хотелось ее опекать, окружить едва ли не материнской заботой. Его циничные друзья-газетчики сейчас непременно прошлись бы насчет того, что он смотрит на нее, как сентиментальная старушка на приблудного котенка. Ничего подобного. Эта хрупкая девочка по-настоящему его тронула. Он ей поможет. Станет ее наставником, ей это необходимо.

Он выложил все как есть: завтра вместе с помощником государственного секретаря ее встретит свора журналистов, ее будут рвать на части – интервью, ток-шоу… ее начнут узнавать на улице, подтянутся издатели, режиссеры… Ей не дадут ни минуты покоя. Но он-то прекрасно понимает, что ей нужен только покой. От подобных испытаний за несколько дней не оправиться. Он поможет ей все это разрулить, справиться с газетчиками, если понадобится – найдет ей пресс-секретаря. Он имел в виду Алису, давнюю приятельницу, крепкую пятидесятилетнюю женщину, которой уже доводилось работать со спортсменами, известными своими выходками, тактичную, прекрасно умеющую разбираться с чужими кризисами.

Луиза ошеломленно смотрела на него. Она ничего не хочет, она ни о чем не просила, не надо ей ни ток-шоу, ни пресс-секретаря. Пусть ее оставят в покое. Ей бы сейчас оказаться в горах, карабкаться по скалам до изнеможения, а затем провалиться в сон, ей бы сейчас сосредоточиться на зацепке, на прожилке в камне, почувствовать на пальцах запах магнезии. Побыть в тишине. А вместо этого Пьер-Ив что-то толкует ей про шумиху и ажиотаж.

– Но вы не можете сбежать, Луиза. Все вас ждут. Вы пережили нечто исключительное. Уникальный опыт – остаться без ничего, как в пещерные времена. Что помогло вам продержаться? Уму непостижимо, какую битву вам приходилось вести ежедневно. Вы станете любимицей всей Франции.

Для Луизы это было уже слишком, от страха в животе все сжалось. Значит, этот кошмар никогда не закончится? Схватившись за голову, она дрожала, как затравленный зверь. Она не хочет, чтобы ее допрашивали. Она останется здесь, в Лондоне.