И ветры гуляют на пепелищах…

Юргис не вел более счета дневным сумеркам и темени ночей. Слишком много сменилось их здесь, в каменной норе, похожей на колодец, накрытый крышкой. Но страшный крик падающего с обрыва в воду человека звучал в ушах вновь и вновь. И Юргис снова видел, как летит вниз незнакомый человек в лохмотьях, с лицом грязным и растрескавшимся, словно земляной пол, как рушится он в бурлящий поток. Один из тех людей, что, надрываясь и не разгибая спины, сновали подле стен замка, между грядами камней и кирпича, между рядами расколотых, обтесанных, разъятых на доски стволов, среди строительных подмостей, нагруженных телег и волокуш.

Еще за полверсты до Круста Пилса стал слышен доносившийся со стройки стук и скрип, свирепые голоса, общий гомон, порой заглушаемый криками боли, страха и злобы, на языках латгалов, селов, ливов и еще других. И непрестанными окриками: «Тащи! Шевелись! Быстрей!..»

Когда Юргисовы стражи осадили коней у брода через речку — напротив недавно воздвигнутой каменной башни с зубчатой вершиной, над высоким обрывом над Даугавой показалась кучка людей — и вдруг рассыпалась в разные стороны: люди спасались от верзилы, размахивающего над головой тяжелой палицей. Верзила гнал их по самой кромке обрыва, и когда один из убегавших вдруг резко повернул ему навстречу — палица обрушилась, и попытавшийся сопротивляться полетел с обрыва головой вниз.

«А-а-а!..» Крик, и его отголосок канули в речную пучину. Но остались в ушах Юргиса. Они звучали в нем и вокруг него здесь, в тесном полутемном подвале, вместе с перекличкой караула наверху, с разговорами подневольных и окриками старост. Звучали, хотя от внешнего мира Юргиса отделяла стена из дикого камня и воздух с воли вливался в подвал лишь через два окошка, скорее отдушины в стене, под самым сводчатым потолком.

Заточенный в епископском замке, Юргис делил свою судьбу с другими такими же узниками. Правда, присутствие их он скорее угадывал — по доносившемуся временами звону цепей, по звуку шагов за стеной и за дверью. Иногда, когда рабы — уборщики подвала выносили бадью с испражнениями и приносили воду и скудный хлеб, звуки эти становились слышными. Юргис представил, что подземелье башни разделено на тесные клетушки, словно на каменные гробы. И по ту, и по другую сторону от него. Но сколько таких клетушек, сколько несчастных заточено в каждой и что это за люди — угадать было невозможно.

Допрос ему устраивали только однажды. Сразу после того, как гедушские ратники пригнали его сюда. И допрашивали более для порядка, чем желая добиться признания в злых умыслах против епископа и орденских рыцарей. Кто помогал, кто давал коней? Где укрыты кони сейчас? Много ли людей живет на Бирзакском острове?

Пригрозить, правда, не преминули: «Не сознаешься — схватит тебя палач за загривок… Завизжишь, как ободранный, и тогда-то уж все расскажешь, все, еще до того, как встанешь голыми ступнями на раскаленный печной под, до того, как опустят тебя в котел с кипящей смолой!»

Грозивший был в кольчуге, чернобородый, на груди висел на цепи католический крест. Напарник его, тоже с крестом, помалкивал.

«Господи, простри с высоты руку твою, избавь меня и спаси меня от руки сынов иноплеменных…» Слова эти, заученные с детства, Юргис шептал, словно заклинание, помогающее, когда дух твой подавлен. Ибо чего стоит стремление человека держаться правды, идти по пути истины, если не приходится ему ожидать людского милосердия?

Нет, Юргис-книжник, неразумным было, сверх меры неразумным безудержное чтение древних мыслителей в монастырском скриптории. Того же Гераклита. О вечно живом огне, что непрерывно изменяется, тут сгущаясь, там разрежаясь, вдруг вспыхивая и умножая в людях смелость, честность и самоотверженность.

Что толку от полученного у дохристианских мудрецов понимания того, что судьбу племен и целых народов определяют пророки и правители, чьи цели могут быть противоположны: у одних — призыв к благородному сознанию, у других — подчинение плотским страстям. И что по этой причине всякий, принадлежащий к людскому роду и наделенный разумом, должен стремиться к братству с первыми и ратовать против вторых.

— А-а-а!..

Снова — отчаянный вопль тонущего. Обман перенапряженного слуха? Или действительно только что кричал в ужасе человек? Истошный крик еще одного мученика за стенами Юргисовой темницы? Вот за этой самой стеной, вроде бы, откуда сейчас доносится стук.

Юргис приложил ухо к стене, сложенной из известняка пополам с красными кирпичами, напряг слух.