И ветры гуляют на пепелищах…

— В его дружине. В те дни был я и сильным, и ловким, и зорким. Благословенное было время, когда Висвалд вскачь водил свою дружину — так было ему угодно называть нас, его войско. — Урбан не то рассказывал это Юргису, не то вспоминал вслух. В утреннем свете отблескивала рябь на реке. Оба дожидавшихся вестей с того берега закрыли вход в свое убежище плитами известняка и лежали у стены.

— Гонял без передышки. Из Герциге в Литву. Оттуда в Кокнесе. В Аутине, в Новгород, в Полоцк… Еще не успеешь как следует начистить медь на своем снаряжении, как трубач уже трубит в рог, зовет собираться в новый поход. В другие края, к другим замкам. В замки своей земли Висвалд заглядывал на краткий миг, только чтобы коней напоить, а не для пиршеств, как биверинский или аутинский владетели в своих землях. Мудрому (Мудрым Урбан почтительно именовал герцигского владетеля), наверное, на роду было написано, либо свыше определено царьградской церковью, приходить к другим народам с миром: к кривичам в верховьях Даугавы, к северным мореходам, что добрались до устья Даугавы, что у ливов. Знаменщик Мудрого Кампий, сын двоюродной сестры идрицкого правителя, был немного чудаковатым, любил состязаться — у кого рука сильнее. Я ему все три пальца разогнул, и тогда он, попивая медовуху, выболтал все, что знал о Висвалдовых делах. «У нашего Висвалда мудрость княжеская. И свои плечи широкие расправляет, как Ярослав Мудрый, чей серебряный, выложенный каменьями образ он вешает на шею в дни торжеств, когда надевает свое длинное, в Царьграде Великом шитое, затканное золотом платье. Он говорил: всевышний на небесах и верные его дружинники — повелители земли, вод и ветров мало где в мире были так щедры на земное плодородие, как в нашем краю. И еще на удобные пути нам для торговых гостей, говорящих на разных языках, от юга до земель Отца Севера, до его ледяного дворца. Нигде нет столь удобных пристаней, как в излучинах Даугавы и в ее притоках. Ни на востоке, ни на западе не сыскать таких, даже если бы искать взялись сразу все волшебники и чудотворцы, ухитрись кто-нибудь созвать их всех вместе. Дворы торговых гостей на Даугаве и в стороне от реки, в замках на сухопутных дорогах, словно бы созданы для торговли иноземными товарами, дабы менять их на наш воск, пушнину, тонкие изделия златокузнецов, на привозимый куршами янтарь, который в Царьграде у теплого моря и во всех странах заката взвешивают на тех же весах, что и золото. Кто доставляет соль и железо, искали торговые места на Даугаве еще в те времена, когда наши прадеды не умели печь ржаной хлеб, когда ячмень, коноплю и бобы сеяли в борозды, проложенные суком от дерева. Благословенна и еще раз благословенна земля у Даугавы, наша Герциге. Надо только повесить на воротах прочный замок мира…» И прав был Кампий: хватало у Висвалда и осмотрительности старца, и мудрости церковного книжника.

Пососав конец водяного стебля (их немало было припасено в убежище), Урбан стал рассказывать дальше: как женился Висвалд на дочери литовского кунигайта и во главе литовского войска громил захватчиков, как выдал своих сестер за именитых кривичских бояр, как на масленицу, катаясь в санях вместе с жителями Герциге, одарял певцов. «Приду к русским или к. Литве — везде у меня родня, везде друзья!»— говорил он.

Потом рассказал Урбан, как созвал владетель в свой замок городских ремесленников, показывал им привезенные из дальних стран вещи — литье из железа, меди и серебра, изделия оружейников и златокузнецов — и побуждал разобраться, как все это сделано. И сказал: если научатся они делать так же или лучше, то много им будет добра от вотчинников, а самым искусным священник вручит кресты с образом чудотворца. И каждый умелец получит право держать столько подмастерьев, сколько захочет. Подмастерья эти смогут носить длинные волосы, их не станут, как рабов, каждые две недели стричь под горшок.

— Когда дигнайские кузнецы ухитрились изготовить в своих кузнях из болотной руды косы в шесть пядей — было это впору первых заморозков, я хорошо помню, — Мудрый повелел накрыть пиршественные столы для всех герцигских умельцев. Для тех, кто копал руду, подвозил руду и дрова, прокладывал дороги. И для тех тоже, кто вырубал ольшаник на болотах. И молвил: в сказке Даугаву рыли все звери и птицы, и бог, награждая их, не отличал больших от малых. Пусть же в праздник моих кузнецов голоса и большие и малые звучат так, чтоб дрожала земля! В праздник моих кузнецов! — повторил Урбан и, причмокивая, высосал влагу из зеленого стебля. — Но не по нраву был Висвалд большей части здешних вотчинников, родовитых правителей больших замков. — Придвинувшись к выходу, Урбан прислушался к доносившимся извне звукам, помолчал, словно раздумывая — о чем еще рассказать, и заговорил снова, вновь соединяя нить воспоминаний: