И восстанут мертвые

Сторож взволнованно всплеснул руками и нервно переступил с ноги на ногу, словно солдат, марширующий на месте. Его раздирали противоречивые чувства. Наконец он справился с собой. Он не позволит никому, даже скелету, испортить ежегодное торжество. Джордж Вудрофф решительно закрыл внутреннюю дверь притвора, будто защищал дом Господень от зла.

– С этим придется подождать, Джо. Его нельзя сейчас прерывать. Инок Сайкс пролежал, наверное, на этой твоей пустоши лет двадцать, а то и больше. Он может подождать еще полчаса или около того – по крайней мере до тех пор, пока мистер Хауорт не допоет «Ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными». Тогда я передам ему записку.

– Послушай, Джордж…

– Если хочешь вызвать его раньше, тебе придется пойти туда и увести мистера Хауорта со сцены посреди действия, – заявил сторож и с непреклонным видом выставил вперед маленький острый подбородок.

Констебль Шаттлуорт замер в нерешительности. Его ботинки ужасно скрипели. Робкий от природы, хотя и старательный полицейский, он немало натерпелся из-за своей застенчивости, а его привычка краснеть по малейшему поводу служила в городе поводом для бесконечных шуток. При мысли, чтобы со скрипом пройти, точно сквозь строй, между рядами прихожан за закрытой дверью, констебль покрылся холодным потом, колени задрожали. Он без колебаний бросался в гущу жестокой потасовки, мощными ударами сбивал с ног самых отчаянных драчунов и в одиночку или с помощником оттаскивал их в участок. Однако на сей раз предстоящая задача повергла его в ужас. Среди сопрано в хоре, что выводил в эту минуту свою партию, была одна юная леди, которую констебль надеялся однажды назвать миссис Шаттлуорт, когда наберется храбрости сделать ей предложение.

– Ладно, Джордж. Но мне за это здорово нагорит от инспектора Росса.

– Будет еще хуже, если суперинтендант прервет выступление. Здесь приходится выбирать меньшее из двух зол, Джо. Кстати, мать Инока Сайкса тоже в церкви. Надо бы и ей сказать, когда придет время.

Вудрофф снова распахнул дверь притвора, и двое мужчин уселись рядом в темноте – ждать подходящего момента. Временами, заслушавшись музыкой, они забывали обо всем на свете. Аплодировать солисту в конце выступления в церкви неуместно, но дух всеобщего восхищения, казалось, витал в воздухе и мягко обволакивал двух слушателей в притворе, когда Хауорт опустился на скамью после вдохновенной арии «Зачем мятутся народы». Вступило нежное сопрано, и у сторожа с констеблем пересохло в горле: чудесные звуки «А я знаю, Искупитель мой жив» лились в открытые двери притвора, вызывая в памяти печальные воспоминания. Хор поднялся и взял первые зловещие ноты «Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых» на кошмарном, невнятном пианиссимо, и двое мужчин внезапно вспомнили о цели прихода констебля. Оба почувствовали, как волоски на затылке встали дыбом.

Литтлджон едва не испекся заживо – так жарко было в церкви, – однако наслаждался каждой минутой и обменивался с женой восхищенными взглядами. Восторженное умиление охватило всех в этих стенах. Куда бы ни посмотрел инспектор, повсюду взгляд его встречал сияющие радостью простодушные лица. Истощенные нуждой и трудом забыли об усталости, сбросили с себя груз каждодневных забот; истерзанные тревогами обрели покой; заносчивые и чопорные смягчились, смирив гордыню; униженные распрямились, подняли головы. Корнетист выбрался из оркестра и смущенно сел рядом с Хауортом. Они представляли собой странную пару: элегантный, подтянутый певец с великолепной осанкой, в котором так и бурлила энергия, и щуплый музыкант, кривоногий и бледный. Оркестр заиграл вступление к «Ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными», пара снова поднялась. Корнет, скромное подобие серебряной трубы на парадных представлениях, звучал ярко и чисто, и маленький человечек, что дул в него, преобразился. Он уже не казался несуразным, лишним или жалким. Звуки, словно легкие радужные пузыри, взлетали ввысь и лопались над головами слушателей. В конце сольной партии публика с трудом удержалась от бурных восторженных рукоплесканий.