И вот – свобода

Вокруг них – уличный шум, шуршание шин, визг тормозов возобновились, словно бы ничего и не случилось. Колеса колясок, велосипедов, повозок рикш вскоре втопчут помидорную кровь в асфальт, и от этой печальной кучки к концу дня ничего не останется. Крестьянин вновь влез на велосипед. Он произнес последнее слово спокойно, ледяным тоном.

– Так что же он сказал? – повторила Мона.

Тибаи опустила глаза и ничего не ответила. Если бы в этот момент она заглянула хозяйке прямо в глаза, то заметила бы странный мерцающий огонек, смесь грусти, тревоги и гнева, в котором она с удивлением в первый раз обнаружила бы еще и чувство вины.

* * *

Эвелин отпраздновала свои семьдесят пять лет через несколько недель после нашего знакомства. Она выбрала собственный путь: полюбила свои морщины, свои седые волосы, своих многочисленных внуков – выбрала жизнь. Мона же свела счеты с жизнью в неполных шестьдесят шесть лет.

«Самое важное – это показать в романе, как вы создавали друг друга, строили по кирпичикам – а, возможно, и разрушали». Все можно подытожить одной фразой: Эвелин Пизье не случайно стала Эвелин Пизье. Мать была для нее одновременно примером для подражания и отрицательным примером, союзницей и оппонентом, наперсницей и женщиной-тайной – такой вот хаос, смешение света и тени. Эвелин испытала большое влияние матери, это несомненно, но и Мона многое почерпнула у дочери. Обе должны предстать перед читателем во весь рост.

Дождь по-прежнему барабанил в стекло. Какой странный конец лета, это небо цвета асфальта… Я не решилась попросить еще чашечку кофе.

Эвелин поразмыслила секунду и кивнула: «Я в любом случае тебе доверяю».

Она вдруг поглядела на мои голые руки. Встала. Прошла десять шагов к окну, тщательно закрыла окно. «Я не хочу, чтобы ты простудилась».

1949 год принес новые тревоги. Солдаты, прибывшие из метрополии, постоянно высаживались в Сайгонском порту под звуки военных фанфар и отправлялись в зону боевых действий, где, кроме вьетминовских бойцов, их подкарауливали змеи, москиты, дизентерия и вьетнамский лишай: такие маленькие грибки, которые во влажном климате начинают расти на коже. В феврале второй иностранный батальон парашютистов, созданный в алжирском городе Сетифе годом раньше, прибыл, чтобы усилить гарнизон в Тонкине. Индокитай отныне насчитывал два подразделения Иностранного легиона, о котором были самые лучшие отзывы, – мощные ребята, которые смогут остановить красную экспансию.

Несмотря на напряженную обстановку в стране, люди вовсю готовились к Новому году, брали приступом рынки и воскуривали фимиам перед храмами. На улицах драконы с тысячами колокольчиков приплясывали, выпрашивая здоровье и защиту.

– У твоей дочери – новая блажь.

Андре вошел в комнату, не постучавшись. Сидя перед зеркалом, Мона готовилась к вечеринке во Дворце спорта. Сто раз проведя щеткой по волосам, как ее учила мать, она подправила помадой линию губ, выбрала украшения, подходящие к платью. Вопросительно подняла брови: что такое случилось?

– Она хочет, держись, не падай, чтобы мы отпраздновали Тет!

Ему ответил из зеркала громкий смех, сопровождаемый мелодичным позвякиванием сережек.

– Тебе это кажется забавным? Но, Мона, это же совершенно неприемлемо! Я против того, чтобы в школах пропагандировали такую ерунду!

Она встала и подошла к нему. На ней было платье из зеленого атласа, изящно присборенное на талии. В вечернем свете казалось, что ей лет пятнадцать, и она это знала.

– Не волнуйся. Я поговорю с Люси. Но сделаю это завтра.

Она коснулась губами розовых губ своего мужчины, взяла его за руку и увлекла в гостиную.

Унаследовала ли она это от матери? Это секретное умение, этот тайный, хоть и всем известный код, который женщины передают из поколения в поколение? Или от самой природы? Обольстительность в ней казалась божьим даром. Уже в юности она познала двойственную сущность желания: каково это – вызывать его и каково – испытывать. У любви простые законы. Можно, дрожа, падать на колени перед той, которую на людях унижал, если мечта коснуться ее делается внезапно осуществимой. Андре умел приказывать. Но он одновременно умел и подчиняться – в тиши алькова. Мона его раскусила. В таких мужчинах одновременно скрываются и хозяин, и собака.

– Ты готов? – Серьги обрамляли ее прелестное лицо, подчеркивали золотистые скулы, высвечивали яркие глаза цвета ляпис-лазури. – Пойдем!

Во Дворце спорта долго еще говорили о зеленом платье молодой жены Андре Дефоре, о ее сияющей, загадочной улыбке. О ней говорили как о тех удивительных женщинах, в существование которых в конце концов перестают верить: это фея, сбежавшая из детской книжки, Прекрасная Дама, Вечная Женственность.

На следующее утро, пока Люси пила утреннюю чашку какао, Мона перешла в наступление:

– Значит, вот оно что, ты хочешь, чтобы мы отпраздновали Тет, как я слышала?

Дочь радостно вытаращила глаза:

– О да, мамочка, ну, пожалуйста!

– А могу я узнать, почему ты этого так хочешь?

Девочка призадумалась на мгновение, потом ответила:

– Ну потому, что в день Тета, как нам сказала учительница, обычно едят немы!