И возмездие со мною

Остолбеневший Воробьев расслабился, выдохнул воздух, застрявший в легких, и засмеялся от переполнявших его чувств. Ощущение было такое, будто он вернулся домой, где его давно ждали. Вспомнил о цветах, сбегал за ними к мотоциклу, и вовремя: Лидия вышла, уже переодетая в блузку и юбку. Прикрикнула на детей:

– Ну-ка тише, башибузуки! Распищались.

Но было видно, что строгость она напустила на себя лишь для проформы, чтобы подчеркнуть свое отношение к детям. Панкрат протянул ей букет, галантно поклонился.

– По-моему, я где-то вас видел, мадам. Вы случайно не артистка?

Лида засмеялась, взяла букет, прижала к лицу, вдыхая аромат цветов, бросила на гостя благодарно-изучающий взгляд.

– Спасибо, господин бывший майор. Проходите в хату, я как раз чай собралась пить. Мам, – позвала она, поворачивая голову.

Из сеней вышла седая женщина, удивительно похожая на Лидию фигурой, осанкой и лицом. На вид ей можно было дать не больше сорока лет, но седина прибавляла к возрасту еще лет десять.

– Мам, это Панкрат.

Воробьев поклонился.

– А это моя мама, Валентина Архиповна, – представила мать Лидия. – Мам, забери детей с улицы, пусть поиграют в саду, а мы почаевничаем в горнице.

– Проходи, мил человек, – низким голосом проговорила Валентина Архиповна, окидывая Панкрата одновременно понимающим, оценивающим и вопросительным взглядом. – Самовар уже готов, стол накрыт. Лид, ты уж сама поухаживай за гостем, а я к Василию Поликарповичу схожу, с детьми.

– Только не задерживайся, им спать скоро.

– Будь спокойна, лягут сами.

Еще раз посмотрев на Воробьева, мама Лиды забрала детей и ушла с ними в соседний дом.

– Хорошая у тебя мама, – сказал Панкрат.

– Не жалуюсь, – отозвалась Лида, смущенная тем, что мать фактически призналась в ожидании дочерью гостя. – Ну, что стоите, заходите в хату.

– Только руки помою.

Панкрат умылся под рукомойником, висящим во дворе, возле погреба, прошел в горницу, где на столе действительно попыхивал парком самовар и были расставлены чашки и блюдца для двух человек, стояли вазочки с сахаром, медом, вареньем, печеньем и воздушными пирожными с кремом, явно сработанными в домашних условиях. Лида уловила взгляд Воробьева, покраснела. Он понял, что не ошибся: его здесь ждали.

– Отлично! – потер он весело руки. – Давно не пил чай с медом и пирожными.

Они сели за стол, поглядывая друг на друга, не зная, о чем говорить, с чего начать, словно школьники на экзамене, потом встретились глазами и рассмеялись, чувствуя облегчение. В принципе ничего особенного изрекать и не надо было, их чувственно-эмоциональные сферы уже соприкоснулись и приняли друг друга, а общение было уже делом вторым.

– Можно, я за тобой поухаживаю? – предложил Панкрат.

– Нет уж, ты гость, – серьезно возразила женщина, – в здешних обычаях не принято гостей понуждать. Может быть, поужинаешь? Есть щи, пельмени, питье – юрага, квас, молоко.

– Тащи пельмени, – подумав, махнул рукой Панкрат.

Лидия радостно и недоверчиво привстала.

– Только придется подождать несколько минут, пока я сварю пельмени в приспешне.

– Где?

– Здесь так называют кухню.

– А что такое юрага?

– Сыворотка, остается после сбитого масла.

– Неси.

Лида упорхнула из горницы, принесла из погреба кувшин с холодной юрагой – зеленовато-беловато-прозрачной жидкостью – и снова убежала на кухню варить пельмени. Воробьев напился – сыворотка оказалась очень вкусной, зашел было в «приспешню» предложить помощь, но был выдворен и стал рассматривать семейные фотографии, развешанные по стенам горницы в рамочках под стеклом.

Через десять минут Лида принесла тарелку самодельных пельменей, литровую банку сметаны и стала смотреть, подперев кулачками подбородок, как гость уплетает ужин.

Панкрат ел с удовольствием, заставил ее рассказать историю семьи, кое-что сообщил о своей, потом они пили чай и беседовали так, будто были знакомы с детства, будто переступили некий порог, разделяющий обоих.

– Вот ты говоришь, что служил в спецвойсках…

– В разведке.

– Ну, все равно. Значит, воевал? Где? Или не пришлось?

– В принципе я побывал везде: в Афганистане, в Чечне, в Абхазии, в Карабахе и в Таджикистане. Короче, во всех «горячих точках» СНГ. Но я не воевал. Разведка – совсем другое дело.

– Все равно это война. Ведь тебя же могли убить?

– Это да, сколько угодно, – согласился Панкрат.

– А где было страшней всего? Можешь рассказать какой-нибудь случай?

Воробьев мог припомнить не один такой случай, когда его запросто могли убить или ранить, но из страшных больше всего запомнился один эпизод в Таджикистане, когда обкурившийся наркотой таджикский боевик при передаче автобуса с женщинами и детьми вдруг выхватил гранату и заорал, вращая глазами:

– Взорву всех! Отойди! Взорву! – и сорвал чеку гранаты.