И возродится легенда (СИ)

«Последний раз взываю я к вам, мужи доблести…» — звучно возглашал распорядитель, — «…ответить искренне и без утайки, не уличен ли кто из вас во лжи и клятвопреступлении…»

— Ты понимаешь в коровах? Я понимаю в коровах! Да у моей такие сливки — ложка стоит, как у бабника х…!

«Нет ли среди вас ростовщиков, что явно одалживают ради выгоды…»

— Горшок открыть? А ты потом платить откажешься?

«Женат ли кто из вас на женщине, что ниже по происхождению и неблагородна?»

— И что? Селестину-молочницу все знают! А ты тут кто?

«Сказал ли кто недостойное в адрес дам или девиц без всякой на то причины?»

— Бл…м ты королева!

«И если сыщутся таковые меж вами, то за первые две провинности мужи доблестныена турнире должны схватить и бить провинившегося, пока тот не согласится уступить своего коня. И когда он сдастся, слуги пешие и конные по приказу обрежут подпругу с его седла…»

Нашла коса на камень. Селестина с Батрисс бились за каждый медный ял, не стесняясь в выражениях. А Дым только крякал: то горестно, то восхищенно.

«…и пронести негодяя на седле к ограде ристалища и установить его там, как будто верхового, и держать его в таком положении, чтобы он не смог слезть или незаметно удрать…»

— У, ведьма! Режешь без ножа…

Не выдержав, поперхнулся стражник, доселе пытавшийся сохранять невозмутимость.

«…до самого конца турнира; а конь его дарится трубачам или менестрелям».

— И объясни-ка, милая, как к тебе попала клубника из оранжерей домеса, — прищурил Светлан ледяные глаза.

Крыть бабе было нечем. Красные пятна на льне, укрывавшем корзину, свидетельствовали супротив нее, как пятна крови на одежде убийцы. Щеки Селестины стали кирпичными, а сама она сбавила тон. И принялась втирать о брате-садовнике, пожалевшем сиротку и одарившем самой мелкой клубникой, которую милостивый домес все равно есть не станет.

Галь от причитаний отмахнулся, большой горшок со сливками и корзину клубники отобрал и велел Селестине явиться для разбирательства к себе вечером во дворец.

— Жадность дуру сгубила, — заметила Батрисс вполголоса.

Дым фыркнул: контрабандистка сама не чужда была этого порока.

И под зычное увещевание:

«…его садят на шею коня так, чтобы он держался руками за лошадиный зад, а его булава и меч бросаются на землю…»

«…он может быть бит снова, его подпруга срезается…»

«…до тех пор, пока он громким голосом не попросит у дам прощения, так, чтобы все могли слышать его, и не пообещает никогда больше не говорить плохого и мерзкого им…» — все четверо приступили к трапезе.

Глава 12

— Все говорят, говорят, а начнут когда? — Дым потянулся за скамью, чтобы погладить кошку, дрыхнущую на тощих пажьих коленях.

— Это не деревенская драка, господин маг. Это ритуал, таинство, если угодно. Чествование святой Тумаллан.

Светлан хмыкнул.

— Ну, и способ показать наимоднейшие туалеты, продемонстрировать свои богатство или доблесть. И как следует заработать.

— Или вытряхнуть из сундуков бабушкино старье, — Батрисс провела по рядам ревнивым взглядом. — Не скажу, что мне этот балаган не нравится. Нравится, и даже очень. Но неужто эти глупые курицы на что-то надеются?

Галь приложился к баклажке с вином, сделал основательный глоток. Воткнул на место пробку, вытер губы. И, лишь изрядно всех истомив, ответил:

— В общем, ясно, кому король отдал свое сердце. Но какая интрига!

— Этой, что ли? — Батрисс кинула презрительный взгляд через примаса на продолжение парадной скамьи, где, подпираемый сверху и снизу богачами и щеголями в мехах, с фестонами и колокольцами, устроился галдящий и пестрый птичник матрон и благородных девиц. В рогатых чепцах, лентах, венчиках и диадемах. Шелках, атласах, парче, рытом бархате. В яхонтах, бирюзе, жемчугах. В сурьме, румянах, белилах; терпких ароматах духов и мыла, которые даже свежий ветер не мог разогнать. — Которая самая визгливая?

Галь наклонился к контрабандистке:

— Сударыня не любит мону Ветлу?