И возвращается ветер...

— Ты ведь не собираешься больше в тюрьму, правда? — спрашивала осторожно мать. И, помолчав, добавляла: — Лучше уезжай отсюда за границу. Здесь они тебе житья не дадут.

Странно после долгого отсутствия возвращаться в прежний круг знакомых, встречать там вдруг новых людей, новые лица и разговоры о неизвестных тебе событиях. А на свой неосторожный вопрос о ком-то из давних друзей услышать вдруг неловкое молчание. Москва привыкла к арестам, обыскам, судам и допросам — они стали темой шуток и светских сплетен, как другие говорят о свадьбах, крестинах и новых нарядах. Появилась новая форма общения — ходить друг к другу на обыски. Постоянно встречаясь со своими знакомыми, легко обнаружить, когда в их квартире происходит что-то подозрительное: к телефону никто не подходит, а свет в окнах горит. Или просто сговорились встретиться, а они пропали, не идут почему-то. И тут же звонки по всей Москве — обыск у таких-то! Скорее в такси, и со всех концов уже летят гости. Точно, обыск. Всех впускают, а выпускать не положено. Набивается полная квартира, шум, смех. Повернуться негде. Кто-то приехал с бутылкой вина, кто-то с арбузом. Все угощаются, посмеиваясь над чекистами. Попутно пропадают в карманах гостей какие-то бумаги, лишний самиздат, неосторожно сохраненные письма и прочие вещественные доказательства — разве уследишь за такой толпой!

Взмокшие чекисты пытаются выгнать собравшихся — куда там! Все ученые — по закону выгнать во время обыска нельзя. Терпите. На столе УПК. Для всеобщего обозрения.

— Потише, граждане!

— А где сказано, что во время обыска нельзя шуметь? Покажите такую статью!

Только понятые из домоуправления с ужасом глядят на этих нечестивцев.

Традицией стало справлять дни рождения заключенных. Появился неизменный «тост номер два» — за тех, кто не с нами. И арест — что ж, арест дело привычное. Сколько их было, этих арестов.

Эх, раз, еще раз, еще много, много раз,

Еще Пашку, и Наташку, и Ларису Богораз…

Тут же и собираются подписи под протестом. В приличных домах завели даже специальный столик для самиздата. «Хроника текущих событий» — три года, Авторханов — семь.

— Что изволите к чаю?

— Юлиус, ты шуршишь и размножаешься…

Ну, а если разговор серьезный — пожалте, русско-русский разговорник. Лист бумаги и карандаш. Не забудьте, пожалуйста, потом сжечь за собой свою беседу.

Хлопот много. Едут через Москву со всей страны родственники в Мордовию и Владимир на свидания к зэкам. Всем нужно переночевать, купить продуктов. Встретить-проводить. Обратно, из Мордовии, с новостями. Карцера, ШИЗО, ПКТ и режимы — обычная тема разговоров в московских квартирах, как в лагере.

То украинцы, то литовцы, а то нашествие на Москву крымских татар или месхов. Татары на очередную демонстрацию едут чуть не целыми поездами. Их ловят дорогой, возвращают назад. А тех, кто все-таки прорвался, вылавливают уже по Москве.

За время моего отсутствия удивительно выросли национальные движения. Они очень разнообразны, внешне имеют даже разные цели. Месхи и крымские татары, депортированные насильно в сталинские времена из родных мест в Среднюю Азию, добиваются права вернуться в свои края. Евреи — права выезда в Израиль, а поволжские и прибалтийские немцы — в Германию. Украинцы, прибалты, кавказцы — национальной независимости, отделения, права на национальную культуру. И тем не менее всех их объединяет нечто общее — пробудившееся национальное самосознание. Еще пять лет назад одних рассуждений о национальной независимости или праве на отделение было достаточно, чтобы получить свои 15 лет за «измену родине». Как измена продолжает рассматриваться и выезд за рубеж. Но уже граждане, решившие подчиняться своей совести, а не партийному билету, начинают навязывать свои реальности государству.

Это не политическая борьба, не подвижничество и не героизм. Это как «клуб здоровых» в сумасшедшем доме. Только и остается, что быть нормальным человеком.

— Так какие же космонавты будут первыми на Луне?

Нет здесь ни правых, ни левых, ни центральных. Всех уравнял советский концлагерь. По-прежнему, как в пчелином улье, нет руководителей и руководимых, влекущих и влекомых, уставов и организаций — только легче, много легче, чем пять лет назад. Больше народа, больше гласности, да и народ двинулся посолидней — профессора, академики, писатели — нечета нам, мальчишкам начала 60-х годов. Права осуществляются явочным порядком, и вчерашнее «нельзя» сегодня уже обыденно.