И возвращается ветер...

Вся описательная часть экспертного заключения состояла из хвалебных эпитетов. Если бы не заглавие — можно подумать, что читаешь характеристику человека, представленного к правительственной награде.

«Заявляет, что никогда и ни при таких условиях не изменит идее борьбы за коммунистический строй, за социализм… На основании вышеизложенного комиссия приходит к заключению, что Яхимович обнаруживает паранойяльное развитие у психопатической личности. Состояние больного должно быть приравнено к психическому заболеванию, а поэтому в отношении инкриминируемых ему деяний Яхимовича И.А следует считать невменяемым. Нуждается в прохождении принудительного лечения в больнице специального типа».

Словом, почти швейковская история. Со стороны рижских врачей это, видимо, был акт пассивного сопротивления: «Выводы сделаем какие приказано, а уж опишем как есть». Даже суд вынужден был направить Яхимовича на повторную экспертизу в Институт Сербского: слишком уж саморазоблачительно. Лунц завершил дело — оформил все как надо. Всего удалось нам собрать только шесть документированных «историй болезни», но каждая из них была очевидна даже для неспециалиста. Других же материалов: воспоминаний, свидетельств, данных о спецбольницах — набрался чуть не целый чемодан.

Начались поиски «честных специалистов», и тут мы натолкнулись на непреодолимые препятствия. Крупные психиатры, профессора и заведующие клиниками, в частных беседах соглашались, что наши материалы не оставляют сомнений в преступности действий властей. Они даже подсказывали некоторые идеи, ходы, объясняли возможную механику отношений между КГБ и психиатрами, соглашались анонимно написать свои заключения по указанным делам, но категорически отказывались выступить открыто.

— Среди нас нет академика Сахарова, — говорили они. — Ему, чтобы заниматься своей наукой, хватит бумаги и карандаша. А нам нужны клиники. Если нас лишат клиники — мы больше не психиатры, а за открытое выступление, ясно же, всех погонят с работы. Как минимум.

И это был конец. Находились, конечно, молодые психиатры, без чинов и званий, готовые выступить открыто, но это не имело смысла. Что значит их мнение по сравнению с мнением маститых профессоров, академиков? Тем более мнение, составленное заочно, по бумагам и рассказам. Их просто посадят, как и меня. Я не хотел от них такой жертвы. (Молодой киевский психиатр С.Глузман все-таки составил свое экспертное заключение по делу Григоренко и в 1972 г. получил 7 лет лагерей и 3 года ссылки.)

Оставалось последнее — западные психиатры. Это внушало мало надежд — поди прошиби все идеологические наросты, предубеждения, доктрины. Я мало верил в успех, но все-таки послал документацию западным психиатрам — скорее с надеждой лишний раз привлечь внимание прессы. Правда, приехавший от «Эмнести Интернейшнл» Дэвид Маркхэм, с которым мы обсуждали эти вопросы, уверял меня, что, по крайней мере, некоторые знакомые ему психиатры в Англии готовы изучить документацию и высказаться. Что ж, дай-то Бог! К концу 1971 г. намечался всемирный психиатрический конгресс. Возникла перспектива добиваться обсуждения нашей проблемы на конгрессе, и поддержка каждого психиатра была на вес золота. Хоть бы припугнуть советские власти возможностью такого обсуждения. Ведь даже просто постановка нашего вопроса на международном уровне уже значила бы много. А там — чем черт не шутит? Быть может, честных людей в мире больше, чем я думаю.

В своем обращении к западным психиатрам я старался быть предельно сдержанным. Я не хотел ни от кого требовать политических действий, вовлекать кого-то в политику, а просил лишь профессиональной помощи, мнения специалистов. Сознательно ограничивая вопрос шестью делами, я спрашивал: содержат ли в себе указанные заключения достаточные, научно обоснованные данные не только для вывода о психических заболеваниях, указанных в этих заключениях, но и для вывода о необходимости строгой изоляции этих людей от общества?