И возвращу тебя…

— Вот здесь она сидела, на этом самом месте. В первые недели все молчала. Шок. Видели бы вы, что Синев с ее сестрой сделал… — он покрутил головой, будто отгоняя неприятное воспоминание. — Ну, молчала, что ж поделаешь. Но пресса-то не молчала, вместе с прочими болтунами. Жизнь, что называется, продолжалась. Шум стоял до самого неба. Начальство требовало представить версию. Правильную версию, чтобы всем понравилась. Короче, пришлось обойтись без Гелиных показаний.

— И в этом ей тоже повезло. Потому что, когда она наконец открыла рот, сидя вот на этом самом стуле, то понесла такое, что лучше бы не слышать. Про вину свою ужасную, про расплату и так далее… у меня аж уши в трубочки завернулись. Мы с ней тогда были вдвоем в кабинете. Магнитофонных записей не велось — а зачем их вести, если она все равно молчит? Вот что, говорю, красавица. Ты, говорю, ничего этого не говорила, а я ничего этого не слышал. Ты, говорю, такая хорошая была, пока молчала, а лучшее, как известно, враг хорошего. Возвращайся-ка ты в свой шок, договорились?

— Она, конечно, стала возражать, но тут я быстро правильную линию взял. Сестру, мол, не вернешь — это раз. Убийцу гадского нужно засадить, и не столько из мести, сколько для того, чтобы других защитить — это два. Так что теперь надо бы и о себе подумать — это три. И не о себе даже, а о ребенке твоем, которому ты, мол, сейчас принадлежишь — это три. И если ты непременно хочешь воспитывать его из тюрьмы, то, пожалуйста, никто у тебя этого удовольствия не отнимет. Только зачем? Зачем, Геля?..

— В общем, замолчала она снова, на этот раз уже — до конца. На суде все тоже прошло в одни ворота. Никто ее особенно и не допрашивал, все больше жалели, даже синевский адвокат. Хотя какой у него был адвокат… общественный… а общественность все уже заранее расписала — кто прав, кто виноват и на сколько пожизненных. Получил по самые уши… — Литцман усмехнулся. — Кстати, сдох он все-таки от ножа. Зарезали на прошлой неделе во время отпуска.

Он исподлобья взглянул на своих гостей. Гости отвечали ему видом вежливого равнодушия — слегка чрезмерного, на опытный следовательский взгляд.

— Мы в курсе, господин инспектор, — сказал Берл. — Читали в газетах. А что случилось потом? Насколько нам известно, Геля и еще две девушки содержались в спецубежище.

Литцман саркастически фыркнул.

— Спецубежище… слово-то громкое, а на деле — крошечная квартирка в дешевом районе. По идее, им убежища вообще не полагалось: прятаться-то было не от кого. Обычно ведь как делается: сначала уговариваешь проститутку дать свидетельство, что само по себе целый проект. Свидетельствовать никто не хочет. Боятся. И за себя, и за родных дома. Приходится искать либо такую, которая уже совсем на грани, и оттого ей все по барабану, либо такую, которую можно купить всякими обещаниями — вид на жительство и так далее.

— Уговариваешь, стращаешь, врешь… и все для того, чтобы какого-нибудь подонка, торговца или сутенера, посадить. Бывает, всю душу в это вбухиваешь. После таких усилий девушка тебе уже дороже родной сестренки. Понятно, что бережешь ее до суда пуще глаза: прячешь, охраняешь. За ней ведь те самые торговцы или сутенеры тем временем тоже охоту ведут… Ну а Геля и те две девчонки… их еще звали как-то одинаково…

— Люси.

— Во-во, Люси… за ними ведь никто тогда не охотился. Так что квартирку они получили исключительно из-за важности дела. Из-за профессора, другими словами. Охраны не было вообще. Какая охрана? Нас в отделе сейчас четверо, а тогда и вовсе втроем пахали. На весь округ. Знаете, сколько девушек ежегодно в страну прибывает по нелегалке? Три тысячи! И каждая — наша клиентка… в потенции, конечно… — он вздохнул и указал на папки. — И вот он, результат.

— А после суда? — спросил Берл. — Не оставили же вы им квартиру после суда?

— Конечно, нет. После суда они подлежали высылке. Но одно дело сказать «подлежали», и совсем другое — выслать. Пока то да се, бюрократия и прочее… в тюрьму не посадишь — не виноваты ни в чем. Да и полна тюрьма под завязку. Вот и все.

— Что — «все»? — не понял Колька.

— Разбегаются, — пояснил Литцман. — Ищи ветра в поле. Эти две Люси первыми свалили, навсегда и без следа. А потом и Геля.

Он погасил сигарету и посмотрел на часы.

— Погоди, погоди, — сказал Колька. — И что же, ты о ней с тех пор ничего не слышал? И не искал?

— Ты что, всего этого не видишь? — полицейский широким жестом обвел нагромождения папок. — Или надо объяснять? Следствие закончено, забудьте. Был когда-то такой фильмец, помнишь?..

— Помню, — кивнул Колька. — Про мафию.

— Во-во, про мафию, — подтвердил Литцман. — Ты это так вспомнил, или, как говорится, со значением?

— Извините, инспектор, — вмешался Берл, гася в зародыше опасное развитие темы. — Там ведь была еще какая-то Сара, психолог.

— Точно, была… — Литцман отвел от Кольки неодобрительный взгляд. — Старушка-пенсионерка. Работала у нас на добровольных началах. Не знаю, жива ли еще. Ей уже тогда лет шестьдесят с хвостиком набиралось. С длинным хвостиком. Нет, не знаю…