И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

была прочитана в рукописи императором, и он изволил в знак своего удовлетворения вручить автору перстень, усыпанный брильянтами. Однако – возможно ли в это поверить?.. – поэма, удостоившаяся столь почетного высочайшего одобрения, поэма, отпечатанная в Париже, не смогла удовлетворить строгих блюстителей порядка из санкт-петербургского цензурного комитета. Желая добиться позволения напечатать мое сочинение, я внес в него все необходимые исправления. После двухмесячного ожидания получил я поэму назад изуродованной еще сильнее: вторая песнь была вымарана вся целиком. Поскольку эта новая насильственная мера лишила творение мое всякой стройности, всякой логики да вдобавок и всякой ценности, мне пришлось отказаться от его напечатания (т. е. от перепечатывания исправленного варианта. – В.М.) [Mosa"ique: 365–366].

Понятно, что восемь лет спустя Дево несколько искажает реальную картину событий: он не стал перепечатывать поэму не оттого, что боялся лишить ее стройности, а оттого, что полученные от российской казны деньги пустил на латание собственных финансовых прорех. Но аргументы Дево в его споре с Кюстином и русскими цензорами не становятся от этого менее интересными:

Что сказал бы г-н де Кюстин, окажись он на моем месте? – Он метал бы громы и молнии, и было от чего прийти в ярость! – Я также был в ярости… – Однако всяк в своем доме хозяин… а между тем сочинение мое носило характер сугубо апологетический. – Кто же повинен в этой ошибке или, вернее сказать, в этой несправедливости? – Государь? ни в коей мере, ведь он одобрил поэму, он наградил ее автора… Повинны были цензоры слишком мало просвещенные, слишком плохо знакомые с нашим языком и с неологизмами, рожденными корифеями нашей нынешней литературы, а главное, нашей новейшей поэзии. Любое сложносоставное слово, которого не найти в словарях, принимали эти цензоры за оскорбление [Mosa"ique: 366].

И далее Дево перечисляет те строки, изменения которых от него потребовали. Чтобы понять суть цензорских претензий, обратимся к тексту поэмы. Первая песнь начинается, естественным образом, с восхваления того, кому она посвящена, – великодушного и не страшащегося правды императора Николая:

Сей созерцая лик, короною венчанный,
К стихам смирю любовь и дар, мне Богом данный.
Робею воспевать героя и царя,
Покорствуют кому закаты и заря…

[La Nicola"ide: 3]

Тем не менее далее Дево не только воспевает императора, но и настойчиво перечисляет многочисленные опасности, которые ему грозят (и которые он, впрочем, успешно отражает):

Пусть силятся враги зловредные плесть ковы,
Тебе все нипочем; их поразишь ты снова;
И все бунтовщики, тебя узревши тут,
Раскаявшись в грехах, к ногам твоим падут;
Я более скажу: нет, зависти отрава,
Змея, что губит всех налево и направо,
Напрасно будет яд свой черный изрыгать:
Твой памятник она не сможет оболгать.

[La Nicola"ide: 6]