И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Манера Булгарина-полемиста хорошо известна. Современники определили ее не как критику, а как издательскую тактику. Если вы «осмелились сказать что-либо против сочинений или журналов г. Булгарина, – писал С.П. Шевырев, – не ожидайте помилование ни себе, ни произведению вашему»: «во всякой критике стороною, кстати или некстати» он будет задевать «объявленных противников „Северной пчелы“»!. При этом причина раздражения часто оставалась скрытой, поскольку предмет полемики и ее повод не совпадали. Даже Греч не всегда понимал своего друга, вспоминая, что он «ни с чего» «впадал в какое-то исступление, сердился, бранился, обижал встречного и поперечного, доходил до бешенства»². Каждая выходка Булгарина была вызвана сиюминутной обидой, уколом болезненного самолюбия. Полемика, как правило, носила характер кратких «партизанских вылазок» в подвальном отделе газеты («Смеси», «Всякой всячине», «Журнальной мозаике», «Журналистике» и т. д.) или в статье на постороннюю тему³. Поэтому о сути полемических наскоков приходилось догадываться. Этот своеобразный способ вести литературную борьбу отметил Вяземский в заметке «Несколько слов о полемике»: «Авторы говорят как будто между собою, мимо читателя, наречием отдельным. Со стороны слышишь, что они бранятся, но за что, но о чем, но на каком языке – не понимаешь»⁴.

Наиболее трудны для дешифровки полемические выпады, инкорпорированные в беллетристические тексты. По законам повествовательного жанра они включались в художественный текст без пояснений. Тут часто непонятен не только повод и объект нападок, но и смысл намека.

Цель этой статьи – прояснить полемический выпад в очерке Булгарина «Русская ресторация» (1842), к которому вполне применим стих Лермонтова: «Намеки тонкие на то, / Чего не ведает никто».

Текст состоит из двух независимых частей. Первая написана в манере петербургских бытописательных очерков («Прогулки по тротуару Невского проспекта», «Мелочная лавка» «Гостиный двор» и т. д.), содержит экскурс в историю трактиров и дает характеристику петербургских рестораций с русской кухней (не без рекламных целей). Вторая половина – зарисовка жанровых сцен в одном из неназванных трактиров. По сути, вторая часть – фельетон, направленный против литературных противников – критиков «Отечественных записок» и «Литературной газеты», переходящий в пасквиль: здесь появляется карикатурная фигура некоего спившегося «талана» (так именует его трактирная прислуга), в которой можно усмотреть злобный шарж на Белинского⁵.

В питейном заведении автор подслушивает разговор посетителей о литературе. Социальное положение любителей словесности не определяется: в обычной парафрастическо-иронической манере Булгарин называет их «львами Петербургской стороны», «посетителями второй галереи» Александринки, «подписчиками на чтение книг в библиотеках Смирдина и Глазунова». Кажется, речь идет о той самой публике, на которую ориентировалась «Северная пчела»; в конце иронической дефиниции персонажи названы «нашими строгими ценителями и судьями». Однако участники подслушанного разговора не почитатели, а недруги Булгарина. Это выясняется из разговора, где дискредитация ненавистных изданий («Отечественных записок» и «Литературной газеты») и похвалы себе (сочетание типичное для Булгарина) даны «от противного» – в виде похвалы чужим изданиям и диффамации «Северной пчелы» и ее издателя «Ф.Б.». В коллективном портрете посетителей трактира по ходу изложения акцентируются черты, значимые для пасквильных портретов журнальных врагов Булгарина. Они оказываются недоучившимися семинаристами и большими «любителями травничка»⁶.

Приведем этот литературный разговор: