И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Говоря о метатекстах и о памяти, автор должен признаться, что упустил (запамятовал) другой (мета)текст, не в меньшей, а, вероятно, в большей степени, чем Якубинский, повлиявший на чтение Вяземского и использование его в П. Это статья В. Шкловского «О поэзии и о заумном языке», напечатанная в том же выпуске «Сборников по теории поэтического языка»¹¹¹. В ней цитируются эти же слова Вяземского, в сходном контексте¹¹². Вероятно, роль Шкловского тут больше и сама по себе, и как более очевидного «вторичного источника» или «метаисточника». Якубинский, как, вероятно, и Поливанов, отчасти, по-видимому, воспринимался в «Сборниках» как «гость» из стана «бодуэновцев»¹¹³. Этот второй из вторичных источников пассажа о «Московских ведомостях» в П. был назван в новой, уже упоминавшейся, работе А.Б. Блюмбаума¹¹⁴.

Продолжая аналогии с новейшими работами, отмечу сходную мысль у М. Назаренко (по другому поводу): «Не проявляется ли здесь ирония Тынянова по отношению к упрощающему подходу, который всё творчество поэта объясняет конкретными фактами биографии?»¹¹⁵

P.P.S. В последний момент Р.Д. Тименчик напомнил мне, что еще в 1972 году предлагал сравнить этот мотив в П. с заключительным, предсмертным эпизодом в воспоминаниях Шкловского о Тынянове:

Я приходил к Юрию; ему изменяло зрение. Не буду описывать больного человека – это не легко…

Приходил к другу, и он не узнавал меня.

Приходилось говорить тихо; какое-нибудь слово, чаще всего имя Пушкина, возвращало ему сознание. Он не сразу начинал говорить. Начиналось чтение стихов. Юрий Николаевич Пушкина знал превосходно – так, как будто он только сейчас открывал эти стихи, в первый раз поражался их сложной, неисчерпаемой глубиной.

Он начинал в забытьи читать стихи и медленно возвращался ко мне, к другу по тропе стиха, переходил на дороги поэм. Креп голос, возвращалось сознание.

Он улыбался мне и говорил так, как будто бы мы только что сидели над рукописью и сейчас отдыхаем.

– Я просил, – сказал Юрий, – чтобы мне дали вино, которое мне давали в детстве, когда я болел.

– «Сант-Рафаэль»? – спросил я.

Мы были почти однолетки, и мне когда-то дали это сладкое желтое вино.

– Да, да… А доктор не вспомнил, дали пирожное, а дочка не пришла. Хочешь съесть? (Воспоминания, 36).

На этой ноте, на скрещении «забытого имени» (болезнь Тынянова и потеря памяти, которая преодолевается именем Пушкина) и, так сказать, неосуществленного Пруста, уместно закончить эти заметки.

Примечания

¹ См., например, в очерке Блока «Молнии искусства»: «Впрочем, что в ней, в этой Режице? Такая же сплошь мокрая платформа, серые тучи, два телеграфиста да баба …. Что же, собственно в этом Петербурге? Не та же ли большая, мокрая и уютная Режица? … остается только … поплакать на каждой из мокрых Режиц». См.: Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 405; ср. также в «Подвиге»: Набоков В. Собрание сочинений русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 3. С. 228 (упоминание, не раз комментировавшееся) и мн. др.

² Именно в этом эпизоде нашей общей биографии фигурировала небезызвестная тюря, в которой участвовал М.Л. Гаспаров.

³ В то время слово бокал, кажется, еще не применяли к чашкам и кружкам.

⁴ Текст стал разрастаться, вполне по-стерновски отдаляясь от окончания, я решил, что в жанровые рамки статьи он все равно не умещается, и стал писать заявки на книгу. Заявок этих у меня осталось много (включая рекомендацию В.А. Каверина и т. п.), они, как хорошо знает Осповат, пить-есть не просят.

⁵ Из которой я потом извлек еще два доклада (для II и III Тыняновских чтений, соответственно, о «Смерти Вазир-Мухтара» и о «Кюхле») и – с существенной переделкой – три статьи: Источники и подтексты романа «Смерть Вазир-Мухтара» // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 7–15; Грибоедовские подтексты в романе «Смерть Вазир-Мухтара» // Тыняновский сборник: Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 21–34; и отчасти: Еще раз о комментировании романов Тынянова // Русская литература. 1991 [1992]. №. 2. С. 126–130.