И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Наиболее удачной в немудрящих этих куплетах представляется громкая отповедь (к сожалению, неудобочитаемая), адресованная иностранным державам …. Найдена универсальная формула дипломатического ответа на всевозможные каверзы, ультиматумы, и одновременно проясняется … проблема странной, загадочной миссии России между Востоком и Западом, между Азией и Европой. Об этом, мы знаем, писал в свое время Александр Блок в знаменитом стихотворении «Скифы», вуалируя наглую рифму поэтической инверсией:

Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!..

Ну а тут без инверсий. Таинственное «двуединое», «срединное» положение России решено одним махом, одним скачком, которым берется этот философский барьер:

Я… японца в…
И… на всю Европу!
Сунетесь – и вас мы разобьем.

[Терц: 80]⁴

Второй (антонимический) тип развертывания сюжета, заложенного в рифменном клише, наиболее ярко реализован в стихотворении И.С. Тургенева «Когда монарх наш незабвенный…» (1855 или 1856):

Когда монарх наш незабвенный,
Великий воин и мудрец,
Весь край Европы просвещенной
На нас поднял с конца в конец, —
«Я не боюсь, – рекла Россия, —
Зане я — славна;
От Бонапарта, от Батыя
Меня спасала лишь она!
Напрасно сыпали удары
В нее и турки, и татары,
Французы, шведы, поляки, —
Она терпела мастерски!
И ныне вновь, прикрывшись —,
Как адамантовым щитом,
Вступлю я в бой со всей Европой —
И враг покроется стыдом!»
Рекла – и стала в позитуру,
Но та, чью крепкую натуру
Еще никто не мог пробрать, —
Увы и ах! – пустилась —!
Ее прошибла пуля злая,
В нее проникнул камуфлет…
Заголосила Русь святая
И отступила за Серёт.
Теперь мы в нем не ловим раков,
А — не в чести у нас…
Один лишь Тоггенбург Аксаков
С ее дыры не сводит глаз.

[Тургенев:385]

Россия здесь олицетворяется: вводится тема пространственной ориентации государственного тела (ср. высокую реализацию той же метафоры в одической русской поэзии XVIII века). Aversa становится атрибутом государственного тела, метонимически его подменяя. Русская история переосмысливается – это не череда побед, а история непрерывного телесного наказания, терпение иронически объявляется национальной доблестью; боевой позитурой оказывается довольно двусмысленное положение тела (ср. ниже намек на его обиходное именование: «теперь мы .. не ловим раков»). Этим обусловлено, по логике тургеневской сатиры, и позорное поражение России в Крымской войне: объект гордости («адамантовый щит») не выдерживает нового испытания, Европа «наказывает» Россию, aversa подвергается внешнему воздействию, а затем – и внутренней трансформации (камуфлет – подземный разрыв мины, не образующий воронки на поверхности земли). Видимо, не в последнюю очередь сюжетное развертывание клише здесь обусловлено паронимической аттракцией гидронима «Серет» (северный приток Дуная). Саркастический финал текста парадоксально описывает единственных, по Тургеневу, оставшихся поклонников дискредитированной части государственного тела – славянофилов – как русских европейцев (что намекает на ставший уже общим местом тезис о германском генезисе славянофильства); образ неизменного в своей платонической любви рыцаря Тоггенбурга, глядящего на окно возлюбленной, вновь возвращает нас к связи cuius и oculus.

Еще один, петербургский, пример – стихотворение Аполлона Григорьева «Прощание с Петербургом» (1846):