И время ответит…

Измученный Андрей называл им разные выдуманные фамилии, но это не было выходом — таких людей не существовало, и его обвинили в издевательстве над «органами».

Что было делать? Мы не знали…

Вызывали и меня. Зная, конечно, о моих с Андреем отношениях, требовали, чтобы я «выведала» у него о его тайных «связях»?!

Кричали, ругали, грозились, что они «повенчают» меня с моим «хахалем» перед «списанием» в расход, как давно уже следовало сделать!

— С кем из западной сволочи готовит он «заговор?»… Если не узнаете, обоим будет плохо!.. Но всё же только грозились, не били — такого приказа, видно, ещё не было.

…Мне и до сих пор непонятно, кому и зачем нужна была эта комедия, когда люди, так или иначе, всё равно были обречены?.. Сколько можно было выдержать такого «Водораздела»?.. А если хотели прикончить быстрей, кто мешал просто перестрелять — не всё ли равно, что было написать в отчётах и «делах» — пиши, что угодно твоей фантазии!

Однако, людей продолжали вызывать, подолгу держали на допросах, давали зуботычины, хотя и не избивали, а утром, падающих от истощения и недосыпания людей — опять гнали на работу…

Все стали чего-то бояться, и наше начальство тоже вроде чего-то боялось. Даже доходяг на «Северный» стали вывозить ночами, как будто потихоньку, по-воровски… Или забоялись, что людскому терпению всё-таки придет конец, начнётся бунт и разъярённая толпа бросится на конвой?..

Напрасно боялись. «Масса» была терроризирована, и словно загипнотизирована паническим страхом. Люди словно лишились разума, или вообще перестали быть людьми.

Только один человек из тех, кого я знала — ясно отдавал себе отчёт во всём происходящем. Видел, понимал и сознавал, что каждый день — есть следующий шаг к гибели. И не только сознавал,но и не хотелподчиниться безропотно этому бессмысленному, ничего не изменяющему уничтожению.

Он не хотел медленно и молча погрузиться в клоаку, но готов был биться и кричать, драться за жизнь, цепляться, пока хоть только голова на поверхности, хоть только рот и глаза…

Этим человеком был Андрей. Конечно, может быть среди сотен гибнущих были и другие, но люди были слишком измучены, слишком выжаты и деморализованы, чтобы довериться друг другу. И все молчали. Боялись.

И Андрей тоже боялся — боялся, что нарвется на мерзавца, попытающегося спасти свою шкуру ценой доноса, или на отчаявшегося, потерявшего волю и разум человека…

Только мне и ещё двум-трём самым близким, самым надёжным, в самое ухо, едва слышным шепотом: — Бежать, бежать, надо… Перебить конвой, захватить оружие, пробиваться сквозь тайгу к границе… Ведь нас много, чего стоит эта свора без оружия?.. Перерезать провода… Пока дойдут вести из этих болот, мы будем уже далеко…

Увы! Не откликался никто. У всех были близкие — жёны, дети или родители. Все боялись за них. Боялись расплаты…

И не было сил — ведь все уже были почти доходягами… И всё ещё надеялись, всё надеялись на чудо и поворот истории…

Только бы дожить!.. Только бы дожить…

Дожил ли кто-нибудь?.. Дотянул ли?.. (до чего?)

Из тех, кого я знала, не выжил никто. С «Северного» ни один не вернулся…

Нет, ни о каком бунте нечего было и думать, но попытаться спастись — как угодно, с каким угодно риском, бежать вдвоём — всё равно, это меньший риск, чем оставаться. В этом был уверен Андрей. Так теперь думала и я.

Андрей припас кое-что из одежды, тщательно починил свои и мои ботинки, надевал на работу двое брюк и телогрейку. Хотя дни были ещё жаркими, но ночи начались прохладные — стоял конец августа.

На последнее бельё, он выменял маленький мешочек с солью, и носил его, как ладанку на груди.

— Скорей, надо скорей! — Но как «скорей»?..

Выбраться ночью из лагеря? Ночи стали уже тёмными, а электричества у нас не было, но расстояние от вышки до вышки небольшое — едва ли можно было бы подлезть под одну колючую проволоку, миновать пустую, без травинки полосу и пролезть под вторую проволоку — незамеченными.

А главное — собаки, которые бегали на цепях, скользящих по длинным проволокам вокруг зоны.

Нет, из лагеря уйти было почти, а верней, совсем невозможно.

Оставалось — с работы, может быть, просто в удачный момент, когда посчастливится незаметно скрыться.

Может быть, Андрею угостить конвоира настоящей папиросой из посылки, расположить к себе, и отпроситься на минутку вместе со мной — дело житейское, всякому понятное. И использовать эту минуту, бежать в чащу, залезть на дерево… переждать погоню… Но ведь и на бирже, где мы теперь работали, была собака. Разве она не возьмет след, не отыщет?..

Про наших собак рассказывали чудеса, что они и через три дня берут след. Особенно одна, какая-то знаменитая сука, которую самолётом привезли из Воркуты…

Правда, говорили и другое: если натереть подошвы махоркой — собака дуреет и след теряет. Полагаться на то, что говорят урки не очень-то надёжно, но на всякий случай, Андрей натирал подошвы наших ботинок махоркой.

Вернее же всего было ждать дождя. Правда, говорили, что знаменитая сука берет след и в дождь, но Владимир Николаевич Экк, наш друг из «преступного мира», этому не верил.