И время ответит…

«Дорогая мамочка, сразу после того, как тебя увезли, мы были в ужасном шоке. Ведь всё думалось авось пронесёт, не могут же весь Боровск забрать! Не пронесло.

Мы остались в сразу опустевшей комнате вдвоем с бабушкой, которая беззвучно плакала. Когда первый приступ горя прошёл, мы стали думать о будущем. До выпускных экзаменов и окончания школы мне оставалось несколько месяцев, но жить эти несколько месяцев нам было не на что; мы и с твоей зарплатой едва сводили концы с концами, и денег у нас осталось на полмесяца не более. Выход оставался один — бросать школу и идти работать, но уж очень было обидно это делать перед самым окончанием. Мы долго ломали головы, но так ничего и не придумали.

В школе ко мне отнеслись с сочувствием — и товарищи, и учителя. Хотя вслух это сочувствие никто не выражал, — ты же понимаешь, это было небезопасно, — но я его видел во взглядах, в отношении ко мне, в том, что учителя, вызывая меня к доске, ставили мне завышенные отметки.

Но деньги, оставшиеся у нас, быстро подходили к концу, и надо было на что-то решаться. В конце концов, я пошёл на Бумажный комбинат, и попросил дать мне работу в какую-нибудь позднюю смену, так, чтобы я мог продолжать ходить в школу.

Мне дали работу в мастерской по выделке кирпичей. Кирпичи эти были какие-то особые, и в печи их обрабатывали горячим паром. Мои обязанности состояли в том, чтобы после конца обжига перевезти кирпичи из печи в сушилку и разместить их на деревянных стеллажах.

Начинал я в семь вечера, и заканчивал часам к двенадцати. Воздух в мастерской был тяжелый, удушливый, пропитанный испарениями от влажных кирпичей. В первые дни у меня не сходили кровавые мозоли от рукояток тачки; потом я начал забинтовывать руки, и дело пошло лучше. В начале смены я накладывал кирпичи в тачку до верху; потом силы мои таяли, я мог брать всё меньше и меньше кирпичей за один раз, и разгрузка шла всё медленней.

Под конец смены я почти валился с ног от усталости; по приходе домой, у меня иногда не было даже сил раздеться, и я бросался на постель, и тут же засыпал мертвым сном.

Я начал пропускать занятия, хуже готовил домашние задания, и только благодаря сочувствию учителей, оценки у меня всё еще оставались хорошими. До этого, ты помнишь, я учился почти на одни пятерки.

Однажды меня вызвала в кабинет Ольга Ивановна, — наш директор. Когда я вошел, она сидела за столом, как всегда немного чопорная, подтянутая; на отвороте её пиджака поблескивала медаль за участие в Отечественной войне.

— Садись, — коротко сказала она. — Я знаю о твоей беде. Но ты должен помнить одно: — сейчас для тебя самое главное — закончить школу, и закончить хорошо. Ты можешь закончить её с медалью, — это тебе в жизни поможет. — Вот, возьми это, — и она протянула мне конверт. — А работу оставь — учеба для тебя сейчас самое важное. — Всё. Иди.

Когда я вышел из кабинета и открыл конверт, там оказалась довольно крупная сумма денег, на которую мы могли дотянуть до моего окончания школы.

В тот же день я ушел со своей работы. Формально меня могли и не отпустить, — в то время никто не мог уйти с работы „по собственному желанию“, но Ольга Ивановна позвонила начальнику цеха, и меня уволили безо всяких проволочек.

Я опять взялся за учебу. А через пару месяцев мы получили твоё письмо из далекого северного „Ярцева“ в Сибири, на Енисее, где тебе предназначено жить, где ты пишешь что нашла работу в местной больнице, и даже уже сняла отдельный „дом“ — т. е. „крохотную бревенчатую баньку над живописным обрывом к реке“, как ты пишешь.

Это известие было для нас большой радостью, взбодрило нас и дало бабушке сил на сборы и предстоящий переезд.

Школу я закончил хорошо, с медалью, как и предрекала Ольга Ивановна, — это была первая медаль за историю нашей школы.

После этого мы распродали наш скудный скарб, — в Боровске покупатели нашлись для всего, даже для колченогих стульев и залатанных простынь. Вырученных денег нам хватило на два билета до Красноярска. Там, на последние деньги я посадил бедную измученную бабушку на пароход, идущий вниз по Енисею и берущий пассажиров до Ярцева. В очереди на посадку я упросил какую-то пожилую женщину присматривать за бабушкой в пути и помочь, если понадобится при высадке в Ярцево.

Так бабушка и отправилась одна в плавание по Енисею… В который уже раз ей, бедной приходилось менять привычный уклад жизни и отправляться к новым берегам!

Из Красноярска я должен был ехать в Москву. Папа в это время находился в больнице, в тяжёлом состоянии. Денег на билет у меня не было. Но тут мне неожиданно повезло. У меня была единственная 50-рублевая облигация — (из твоих облигаций, на которые ты, как и все, была обязана подписываться во время войны и даже сейчас.) Проходя мимо сберкассы, я остановился, и на всякий случай, решил проверить номера выигрышей за истекший год, и вдруг — о чудо! — оказалось, что эта облигация выиграла 500 рублей старыми деньгами, — 50 по новому курсу. Этого мне хватило на билет до Москвы, и даже на еду кое-что осталось.

Вот так я и оказался в Москве, на Скаковой 2. Что делать дальше, ещё не решил…»