Читаем И время ответит… полностью

— Вот я, медсестра!.. Врачей не оказалось ни одного, но и медсестру (настоящую, с дипломом!) тоже забрали с радостью.

Сейчас же в бухгалтерии больницы мне выписали аванс и я тут же побежала в Сельпо за хлебом. Прихватила и махорки — мужчины наши мучились без курева.

«Купили» ещё двух бухгалтеров и одного «канцеляриста» на почту. На этом торги кончились. Больше «специалистов» не требовалось. Потом пришел председатель колхоза и сказал, что всех остальных забирает в колхоз. Так в «колхозниках» оказались два юриста, два педагога и поляк — журналист.

Завтра им выделят хату на первое время, а сегодня — переночуете в школе. Занятия к тому времени кончились и школа была свободна…

Так и началась наша ссыльная жизнь на берегу Енисея в деревне Ярцево, неподалёку от Туруханска, где когда-то ссыльный Иосиф Джугашвилли, он же — «Коба» обдумывал свои зловещие планы отмщения неблагодарной России.

<p id="_bookmark19">Глава IV</p></span><span></span><span><p>На берегах Енисея</p></span><span>

Сгорели в памяти дотла Костры сибирской лесосеки.

Но в тайниках её навеки Осталась тёплая зола.

А. Жигулин

<p>Ярцево</p></span><span>

На этапе мы ждали, что нас привезут в какую-то глухомань, необжитую, или заброшенную деревню в тайге… Но оказалось совсем не так. Деревня, избы которой вытянулись длинной цепочкой над самым обрывом высокого левого берега Енисея, была большая, благоустроенная и зажиточная. Как оказалось, это был даже «райцентр». С колхозом, конечно.

В деревне была и школа, и больница, (правда маленькая, но всё же настоящая больница), почта и «Сельпо» — лавочка, где всегда был хлеб, махорка, а иногда и чай, и сахар, и даже «подушечки» — ребячье угощение. Были даже пошивочная и сапожная мастерские, правда, «при колхозе».

Все колхозники имели свои собственные избы — большие и ладные пятистенки с двором, крытым под одну кровлю, где размещались и хлев со своей буренкой (а то и двумя), свинарник, курятник, овечий закут, сарай для всяких хозяйственных нужд и инвентаря, с обширным сеновалом на чердаке. Таким обширным дворам не страшны ни пурга, ни бураны, ни пятидесятиградусные морозы.

На колхоз селяне смотрели, как на неизбежное зло: — То ли господское имение, то ли государственное, на котором — хочешь — не — хочешь — надо отработать. То ли за гроши, то ли за трудодни… Но, что поделаешь? — Таков уж крестьянский удел в России.

Но, так как здешний колхоз их особо не притеснял, «своего» хозяйства не трогал и не отбирал, то мужики с колхозом ладили, свои трудодни отрабатывали, и даже кое-что на них получали. Колхоз не был богатым, но справлялся.

Это был небольшой молокообрабатывающий колхоз; он имел свою ферму с сыроварней, которую колхозники почитали «заводом».

А кругом были луга, которые только коси да коси, не ленись, — хватит сенушка и для колхоза, и для своих бурёнок; а рядом — река, богатая рыбой, одни сомы килограммов на десять — чего стоят! Знай, добывай, вари, соли… На лугах и в тайге ягод — черники, морошки, малины — полно! Жить можно.

И колхозники жили, по советским масштабам, — совсем неплохо. Даже слишком зажиточно, и по понятию столичных руководителей, вероятно, их давно бы следовало раскулачить опять. К счастью, столицы были далеко, а местное руководство (областное в Енисейске) смотрело сквозь пальцы, лишь бы колхоз сдавал «положенное». Тем более, что и эти руководители не слишком часто наезжали в район за 500 с лишним километров от Енисейска.

Да было и еще одно обстоятельство, наводившее некий «туман»… Дело в том, что все эти колхозные мужики УЖЕ однажды были раскулачены. Правда, давненько — лет двадцать назад. Но подлежат ли они раскулачиванию ВТОРОЙ раз?.. Да вроде бы уже и не раскулачивают колхозников-то?

Все эти свои пятистенные избы сложили они своими руками, «своё хозяйство» нажили своим горбом, без помощи наёмных батраков или эксплуатации бедняков (впрочем, как и тогда, когда их раскулачивали в первый раз — в 1930-м).

Тогда и привезли их сюда, на Енисей, где в то время, кроме малюсенькой деревушки с развалившимися избами, — пустующей, (люди повымерли или разбежались) — ничего не было. Привезли полуголых и босых, оголодавших в изнурительных этапах, обобранных до нитки мужиков из далёкой России. И бросили на произвол судьбы…

…Теперешняя большая деревня (Райцентр!), так же, как и колхоз при ней, называется «Ярцево». Если кто из читателей помнит, недалеко от Смоленска по дороге в Москву есть станция и городок с ткацко-прядильными фабриками, с сёлами и деревнями вокруг. Станция и городок этот назывались — Ярцево. Как видно, какой-то из этапов почти двадцатилетней давности и был как раз — ярцевским.

Конечно, не все, — ох, как далеко не все, доехали до берегов Енисея… Но те, кто выжил и доехал… Господи, к чему легенда о птице фениксе?! Разве народ, да каждый человек — не тот же «феникс»! Оставьте его чуть живого, чуть мяса на костях, чуть воздуха для дыхания — и он вздохнет, встрепенется, пробьется, как травинка сквозь асфальт, — и начнет жить.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное