И время ответит…

За три года его сомнений и колебаний многое в Соликамске, верней в Соликамском музее, изменилось и, надо сказать, вовсе не в пользу М. М. Прежде всего — уехала из Соликамска директриса музея, при которой была куплена «Эхнатониана». Новая, пришедшая ей на смену, директриса была отнюдь не расположена к М. М. и никакого дружелюбия к нему не проявила. Она привезла своего «сотрудника музея» на единственную свободную вакансию и уведомила М. М., что место штатного Сотрудника в музее для него потеряно, так как он слишком долго раздумывал, а «Эхнатониану» благополучно отправила в запасник, решив, что для неё время истекло, хотя в договоре о покупке было сказано: «для постоянной экспозиции в залах музея». На слабые попытки М. М. протестовать, она отвечала, что теперь она хозяйка музея, и ни в каких его работах не нуждается.

Вся дальнейшая эпопея получения квартиры в Соликамске происходит совершенно помимо музея.

Снова из писем М. М.:

«…Никто здесь не одобряет мое решение переехать в Соликамск и все спрашивают: на что же я надеюсь существовать там, если работы в музее мне больше не предлагают?

Отвечаю: на пенсию в 45 руб. (которую М. М. получает, как бывший диакон), и на денежные свои сбережения. Денег со сберкнижки, полученных за „Эхнатониану“, я еще не трогал…»

Всё-таки в Соликамск

Я была единственной из его друзей, кто всеми силами уговаривала его решиться на этот шаг и настаивала на переезде, тем более, что Соликамск был мне хорошо знаком.

Старинный Соликамск, с его прекрасными, хотя и бездействующими, церквями и крутыми улицами мне очень нравился. Хороши были и окрестности. И климат, который так пугал М. М. тоже был вовсе не плох — солнечное лето и не слишком суровая, но обычно очень снежная, зима.

В конце концов, Михаил Михайлович всё же решился, и сын одного из его племянников, взял отпуск, чтобы помочь М. М. переехать и перевезти то, что он хотел взять с собой.

Начались сборы, которые тоже привели его в ужас: «…Если бы вы заглянули сейчас в мою комнату, то ужаснулись бы: — черные растрескавшиеся стены, черный потолок, разваливающаяся печка… А мои бедные картины! Их покрывает такой слой копоти, что никакая отмывка не помогает. Они все требуют реставрации!» — пишет он ещё из Хуста.

Но в этом же письме: «…Всё-таки, как грустно, что приходится уезжать отсюда. Не легко менять местожительство в моем возрасте. Но раздумывать теперь уже не приходится — Рубикон перейден!»

Да, Рубикон был перейден. Однако, если бы не председатель Соликамского Горисполкома, так и не состоялся бы этот переезд и всё дальнейшее, что случилось потом… Не странно ли? Человек, ничем с искусством не связанный, человек, хоть и не из особенно «высокой», но всё же «номенклатуры», оказался в буквальном смысле вершителем судьбы художника Михаила Михайловича Потапова.

Не знаю, что руководило этим человеком? То ли, действительно, «Эхнатониана» произвела на него такое исключительное впечатление? То ли ажиотаж по поводу выставки подал ему уникальную идею? То ли «наитие свыше» подсказало, что Соликамск может «войти в историю» благодаря своему жителю — М. М. Потапову?..

Так или иначе, что бы ни руководило действиями Председателя Соликамского Горисполкома, действия его были необычны и удивительны. Не один раз за три года колебаний Михаила Михайловича, он терпеливо переносил «выделенную» ему квартиру из одного строящегося дома в другой; не раз передвигал сроки, неизменно повторяя приглашение переехать в Соликамск. Он неизменно соглашался подождать, «пока здоровье М. М. позволит осуществить этот переезд», или «пока М. М. закончит свои необходимые дела»…

Кто или что руководило этим человеком?..

Карма

Жизнь М. М. Потапова полна неожиданных, непредвиденных и крутых поворотов, ничуть не зависящих от его собственной воли.

Варшаву, — где он родился и где прошло его счастливое раннее детство — сменяет небольшой тихий уездный городок на Украине, Черкассы, родина его матери. Туда возвращается она с младшим сыном после смерти мужа.

В Севастополь Миша с матерью попадают по настоянию одного из его братьев буквально накануне революции 1917 г. Севастополь становится его любимейшим городом, любовь к которому — на всю жизнь, уступает только лишь любви к Древнему Египту.