И время ответит…

Эти лагеря были предназначены для массового уничтожения неугодных властям заключённых «естественным» путём — сочетанием голода и изнурительного труда. С 1937-го по 1941-й годы там погибли тысячи и тысячи ни в чём не повинных людей.

Маме удалось пережить «Водораздел» только благодаря отчаянному побегу в тайгу и последовавшему переводу в центральный изолятор Белбалтлага после её четырех дней блужданий в лесах и последующей поимки.

Основной лейтмотив этой книги — человек сохраняет свою человеческую душу несмотря ни на что, и даже в лагерях старается жить, а не только существовать, поддерживать отношения с другими заключёнными и даже находить радость в каких-то моментах жизни, пока у него остаются для этого хоть какие-то силы.

В книге много личного — о завязывавшейся в лагерях глубокой дружбе и привязанности, казалось бы, таких разных людей; о самоотверженной любви до конца, наперекор всему; о встречах с интересными и просто хорошими людьми.

Много места в воспоминаниях отведено «крепостному» ГУЛАГовскому театру в Медвежьегорске и самодеятельной театральной «труппе» в Кемьском лагере, а также теме великой привлекательности искусства для казалось бы далеких от него людей, живущих в тяжелейших лагерных условиях.

Рассказывается в книге и о жизни заключённых на лесоповале в зимней тайге, где неприспособленные к таким условиям люди из «освобождённых» стран Восточной Европы замерзали в лесу целыми бригадами.

Заканчивается книга большой главой о жизни заключённого медперсонала в центральной больнице Соликамских лагерей.

С. Лесней

Глава I Прелюдия

«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся —
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…»

Ф. Тютчев

Нас выстроили по команде с вещами по четыре в ряд под сводами «вокзала» Бутырской тюрьмы, и двери величиной в целую стену бесшумно раздвинулись перед нами.

— Вперёд… шагом… аррш! — скомандовал начальник конвоя, и мы нестройно, спотыкаясь от волнения, волоча за собой свои рюкзаки и сумки, вышли за тюремную стену…

Пиндуши

Когда я сидела в Бутырской пересылке, мне, как и многим другим, казалось, что в лагере можно будет что-то доказать, кого-то переубедить, заставить понять себя; не только словами, но и всеми своими личными качествами, убедить, что меня ошибочно сочли преступником, что это не так, что это чуждо моей сущности.

А лагерь, в моём представлении, был тем, что я видела, когда работала одно лето экскурсоводом на Беломорско-Балтийском канале (ББК). Я встречалась там с заключёнными, работавшими на инженерных и хозяйственных работах. Они пользовались относительной свободой передвижения в пределах ограниченной территории.

Ведь тогда шёл ещё только 1934 год…

Я получила 8 лет лагерей за «террористические высказывания», по доносу моего близкого и любимого друга…

Сидя в Бутырской тюрьме, в ожидании ответа на кассацию, уже не веря в то, что она поможет, я писала заявление за заявлением, умоляя поскорей отправить меня на работу — пусть самую трудную, самую чёрную, лишь бы на работу, и при этом, я просилась на ББК, который я «знаю», где уже работала экскурсоводом, где, может быть, пригожусь и теперь, хотя и в качестве зэ-ка, как для краткости именовали заключённых.

Тогда этапы шли главным образом в двух направлениях: в Среднюю Азию — в Джэзказган и Караганду, и на Кольский полуостров — на ББК. Думаю, это только дело случая, а не результат моих эпистолярных упражнений, что я таки попала на ББК.

…Моим первым лагпунктом стали Пиндуши — судоверфь недалеко от Медвежьей Горы, обслуживающая ББК и Онежское озеро, куда в 1934 году я возила туристов на экскурсии.

Лагпункт был обнесен с трёх сторон колючей проволокой, с четвёртой синело Онежское озеро.

Колючая проволока была «зоной», за которую выход запрещался, и по краям которой стояли вышки с часовыми.

Но территория лагпункта была довольно обширной. Проволока и вышки были где-то за деревьями, и их не было видно — они не довлели ни над бараками, ни над самой судоверфью. Легко было представить себе, что тут живут просто люди, собранные сюда на работу, может быть временную — здесь всё носило отпечаток какой-то временности, в основном, из-за построек барачного типа.

«Сердцем» лагпункта было конструкторское бюро — КБ, где работали заключённые инженеры-кораблестроители — многие из них, как мне говорили, с «именами». Там же находилось чертёжное бюро и копировальная группа.

Сама верфь со стапелями, с огромными сараями-ангарами, где на полу раскладывались гигантские лекала, находилась на берегу, против небольшого зелёного островка с трогательным названием «Заяц». На островок вёл мост, и хотя заключённым вроде бы и не разрешалось ходить на островок, но стражи на мосту не было, и мы ходили. Купались, собирали цветы — это было всё ещё «вольготное» время, это было лето 1936 года.