И все мои девять хвостов

– Ен Ху – самая древняя из известных мне лис. Ен Ху и ее сын – самые древние на севере Поднебесной. Старые лисы почти обхитрили меня, держась все время рядом с тобой и здесь, и в России. Я не мог понять, кто из вас лиса, хотя никогда не ошибался раньше. Я чуть не потерял их, они чуть не сбежали от моего гнева. Это мой дар и мое проклятие – видеть лис и не иметь возможности к ним подойти. Но я нашел тебя, и вы с братом все изменили.

Он помолчал. Он совсем не выглядел неуверенным или романтичным. Он хотел только говорить, поняла Саша. Он ни с кем не говорил раньше. Он же не про нее, не про них, он про себя говорит. Про свое искалеченное нутро.

Еще один легкий удар током по спине – еще один выпроставшийся хвост, похоже. В комнате становилось жарко.

– Сотни лет лисы отвергали меня, и ты первая – пожалела и приняла. Поделилась своей силой, и я буду тебе благодарен весь век, пока не спущусь в царство мертвых или не вознесусь к звездным лисам.

Он снова стал на колено перед Сашей. Четыре тона путунхуа[97] сливались в мелодию альтового шена. Чжан продолжал говорить, а Кислицкая, та, что была Сашей, уже почти плыла в этой тягучей, мягкой речи, как в реке, и глаза сами закрывались, а огненные хвосты – она чувствовала – выпрастывались один за другим, раскачиваясь огненным шлейфом за спиной. Они колыхались, как водоросли, обволакивая ее, озаряя комнату красноватым чувственным светом, заглушая пробуждающийся день с его банальным солнцем.

И вот она уже встает, выгибает спинку, раздвигает осторожно и быстро впереди себя высокую сухую траву. Та лишь помахивает метелками вверху, просыпая дикий рис прямо на рыжую спинку. Там впереди кто-то ждет тебя, ты видишь, чуешь, слышишь. Он тоже пригнулся, только влажный блеск черных глаз выдает его впереди, в траве. И запах. Манящий запах. Сила и желание пробегают по косточкам хребта, как по ступенькам – вверх и вниз, и все хвосты выгибаются дугой. Хочется встать на задние лапы, хочется танцевать, смеяться.

И вдруг обжигает сзади. Ее хвосты подожгли траву? Или кто-то выдохнул огонь ей в спину и кричит:

– Беги! Беги! Дочка, беги!

Что это было? Воспоминания?

Саша потрясла головой.

Видение пожара в сопках растаяло.

Комната по-прежнему озарялась красноватым светом ее волшебных хвостов, а напротив стоял красивый мужчина. В руках у него была ювелирная коробочка, в таких дарят кольца. Но хули-цзин Саша видела: там пульсировала маленькая жемчужинка – сердечко лисенка Лаки. Ей стало плохо. Лаки – миньон Ли. Мертвый миньон. По-другому жемчужину не достанешь.

Содрогнувшись от жалости ко всем погибшим знакомым и незнакомым, Ши-Кислицкая взяла коробочку. Ли Чжан расценил это как одобрение.

– Я предлагаю тебе мою память и накопленные знания. Если родовитые лисы не примут тебя, как и меня, – ты же из лаоваев, – то тебе не будет одиноко, как было мне. На мою руку ты всегда сможешь опереться, а силы твоих хвостов хватит на нас двоих, пока не отрастут мои.

«Ну да, – подумалось Саше. – Ну да. Настоящий китайский подход, практичный. Ведь не откажешь в логике. В честности. Чувства остынут, а расчет останется. И благодарность вроде как, и надежный спокойный контракт длиною в вечность».

Мертвый лисенок Лаки смотрел на нее сквозь бархатный плен ювелирной коробочки.

– И десять миль персиковых лепестков? – спросила Саша у Ли Чжана.

Снежный ком внутри растаял. Она смогла вздохнуть полной грудью, все еще немного опасаясь, что красный свет хвостов обрушится красным туманом и она ничего не вспомнит, но нечаянно спалит все вокруг, как в детстве. Но туман свернулся в девять красных хвостов, и они послушно обвили ноги хозяйки – сестрички Ши.

– И, если хочешь, постель из фиалок[98] в нашем доме, – ответил он ей.

Фиалки. Фиалковый запах. Запах лисьей силы окончательно сбросил морок. Сестричка Ши, а не Кислицкая сейчас стояла перед Полукровкой. Кто в Китае всерьез верит, что существуют лисы-оборотни? Никто. Кого сейчас называют хули-цзин и какую жизненную силу тянут эти красотки из своих жертв? Странный вопрос и очень логичный ответ.

Сестричка Ши надула губки, склонила головку набок, подняла и опустила глазки, снова махнула ресницами, как и положено, как от нее и ожидают.

– Столько обещаний, но все ли они искренни? – Она взмахнула хвостами, чувствуя, как фиалковый запах слетает с них вместе с искрами смеха. – Ожидать от лисьего рода верности и уюта можно разве что за большую услугу. Я хочу проверить серьезность твоих слов.

Ли Чжан понимающе качал головой. Может, любовался хвостами, кто их разберет, этих мужчин… Девица – назвать себя в этот момент девушкой у Кислицкой бы язык не повернулся, да ее никто и не спрашивал, – протянула изящную ладошку своему поклоннику со словами:

– Ты обещаешь союз и верность. А можешь дать мне сейчас в руки самое дорогое, что у тебя есть с собой?

Ли Чжан чуть помедлил и достал из кармана пиджака бумажник и телефон. Белый бумажник и белый телефон, как и положено лисам, любящим холод и свет луны.