И все они – создания природы

— Ну, разумеется, мистер Хэрриот. — вздохнул он, надел фуражку на серебрящиеся волосы и облачился в щеголеватый темно-синий плащ. Я про себя подумал, что выглядит он великолепно.

И вот снова вниз по трапу мимо неулыбчивых солдат и вдоль железнодорожных рельсов — к воротам. Однако мне отчаянно хотелось проникнуть в тайну четвероногого людоеда, и, когда мы поравнялись с роковым вагоном, я дернул капитана за рукав.

— Одну секунду! — просительно сказал я, — Вот только загляну туда…

На миг невозмутимое достоинство ему изменило, глаза у него испуганно расширились.

— Что вы, мистер Хэрриот! Зачем?

— Ничего… — Я бодро улыбнулся. — Только погляжу и все.

Очень-очень осторожно я зашел за вагон, но собаку не увидел. Только пустую конуру. А затем обнаружил, что примерно через каждые пятьдесят ярдов вдоль забора, расставлены конуры и перед каждой с проволоки, натянутой по всей его длине, свисает цепь с расстегнутым ошейником.

Когда я благополучно вернулся к капитану, к видимому его облегчению, то узрел, что вдали навстречу нам какие-то люди ведут на поводках десятка полтора собак. Мы разминулись с ними почти у самых ворот. Могучие поджарые псы трусили, равнодушно глядя прямо перед собой. Они походили на немецких овчарок, только были несколько крупнее и, бесспорно, казались на редкость свирепыми.

Я оглянулся на часовых у причалов, на сторожевые вышки, еще раз посмотрел на собак и окончательно решил, что после наступления темноты тут лучше ходить путями праведными.

Повсюду вокруг вопили громкоговорители. Так продолжалось все время, пока мы стояли в Клайпеде, — и не музыка, а только слова и слова. С утра до вечера. Не знаю, была ли это политическая пропаганда или рассказы о советских достижениях, но гремели они, не затихая, и я от них порядком устал.

Но вот мы вновь вышли на городскую улицу и направились к центру. Окраинные улочки не были вымощены, и вдоль домов вились тропки. Повсюду — большие мутные лужи, а на пешеходной части через довольно правильные промежутки попадались наполненные водой ямы с кучей земли по краям.

Кое-где особняком стояли старинные домики, явно требовавшие ремонта — краска облупилась, черепичные крыши зияли дырами. Почти у всех домов под окнами верхнего этажа были балкончики.

По рыжим глинистым тропкам сновало довольно много прохожих. Наконец, мы вышли на улицу Монтес, главную улицу Клайпеды: брусчатая мостовая, настоящие тротуары и магазины по обеим сторонам.

В книжных лавках торговали словно бы только технической литературой. Один магазин был тесно заставлен велосипедами, мотороллерами и мопедами, а в соседней витрине красовались роликовые коньки (не такие, как у нас), рапиры и наборы для настольного тенниса. В одной лавочке, казалось, продавали только наборы шахматных фигур и шахматные доски.

Мы проходили мимо витрин продовольственных магазинов, почти таких же, как у нас — те же башенки консервных банок, жестяных и стеклянных, те же батареи винных бутылок, и только витрина рыбной лавки ошеломила меня рыбами из папье-маше всех цветов и размеров, припудренными пылью и способными навеки внушить отвращение к рыбной кухне. Внутри я увидел высокий мраморный прилавок с белыми эмалированными лоханями, полными настоящей отличной рыбы.

Общей чертой всех этих торговых заведений было ощущение запущенности — давно немытые стекла витрин, товары разложены за ними кое-как, без видимого желания привлечь покупателей.

Уличное движение особой интенсивностью не поражало — главным образом автобусы и грузовики с редкими вкраплениями такси и других легковых машин.

Прохожих было много — в основном женщин, скромно одетых, с платками на голове. Мне вдруг пришло в голову, что я еще не видел тут ни одной нарядно одетой женщины. По-видимому, они нередко выполняли тяжелую, совсем не женскую работу. В порту женщины в плащах с капюшонами управляли мощными кранами, а на строительной площадке девушки перебрасывали кирпичи, как наши каменщики. Какие же мозолистые должны быть у них ладони!

Мимо парами прошли ребятишки, которых вел высокий мужчина, вероятно, учитель. Они смеялись, пели и ничем не отличались от английских детей. Только на многих мальчиках были фуражки, напоминающие военные, а на всех девочках без исключения — коричневые шерстяные чулки, какие носили школьницы в дни моего далекого детства.

Вид у всех детей был здоровый и веселый.

Я остановил какого-то молодого человека и показал ему листок с адресом школы, написанным по-русски. Он ничего не стал объяснять, а повернулся и любезно проводил нас до самых дверей большого, не очень современного здания, которое стояло в одном ряду с остальными домами и более походило на конторское.

Спрашивать разрешения войти оказалось не у кого, и я, опять забыв благоразумие, взял и вошел без разрешения, а капитан покорно последовал за мной.