И все они – создания природы

Я прожил с ними буквально бок о бок шесть суток, и, хотя знал, что таким породистым аристократам обеспечен самый лучший уход, у меня защемило сердце. А красавицы ромни-марш с головами плюшевых мишек все трусили в слепящем свете прожекторов и скрывались в темном нутре вагонов. Двери задвинулись, и мне стало не по себе. Они привыкли к зеленым лугам Кента. Что-то ждет их впереди?

По пристани сновали русские грузчики в черных плащах, выкатывая из тьмы вагоны на освещенный участок. Мой верный помощник Раун, которому все вокруг были по плечо, метался по сходням, подгоняя овец и сияя золотой шевелюрой.

Не менее заметен был Юмбо (так, по-видимому, принято называть младшего члена команды). Красивей юноши мне видеть не доводилось. В семнадцать лет уже широкоплечий гигант, но с ангельским лицом, огромные голубые глаза, густые белокурые волосы почти по плечи.

Он выгружал оставшийся корм, и я порадовался легкости, с какой он обвязывал и прицеплял тяжелые мешки и тючки к крюку, который кран на пристани вновь и вновь опускал в трюм. Мне невольно вспомнились викинги. Если мои судовые знакомые были типичны для всей нации, то датчане — великолепный народ.

Но вот под полночь последняя овца протрусила по сходням, последний мешок орехов и последний тючок сена покинули трюм. Бригадир русских грузчиков, заметив меня у поручней, помахал мне с причала.

— До свидания, доктор, — крикнул он и скрылся в темноте.

Я прошелся вдоль опустевших загончиков, испытывая щемящее чувство утраты, а потом поднялся в капитанскую каюту, где представитель порта должен был подписать документы о приемке груза.

Явился он в третьем часу ночи — то есть в пятом по местному времени, — молодой человек лет двадцати пяти, который проработал без передышки весь день, а вечером проверял наших овец и следил за их выгрузкой. Его осунувшееся лицо было перепачкано, он валился с ног от усталости, и ногти у него, как я заметил, были все обломаны. Но ясности мысли он не утратил ни на йоту. Он был уполномочен подписать документы о приемке овец общей стоимостью в двадцать тысяч фунтов и, как выяснилось, умел не только хорошо говорить по-английски, но и писать тоже.

На первой накладной он написал "Примерно 20 % овец линкольнской породы приняты с кашлем". Я мягко объяснил ему, что в нашем языке форма множественного числа от слова "овца" является исключением из общего правила и он напрасно прибавил еще и обычное окончание множественного числа. Хотя от утомления у него слипались глаза, он тут же полюбопытствовал, почему в этом случае формы единственного и множественного числа совпадают, а затем потребовал, чтобы я перечислил все другие такие же исключения — еще одно проявление общей страсти к образованию, которую я обнаружил в Клайпеде.

Вслед за ним явились таможенники и занялись нашими паспортами. Их сменили чиновники из управления портом, предъявившие капитану счет столько-то рублей за услуги лоцмана, столько-то за пользование кранами и так далее. Капитан в обычной своей строго вежливой форме отделал их на все корки и сказал, что они берут слишком дорого, но они только пожимали плечами и смеялись.

Самым последним русским, поднявшимся на борт, был лоцман, не тот, с которым мы уже познакомились, а другой.

Лицо у него было встревоженным.

— В открытом море сильный шторм, — сказал он капитану. — От шести до восьми баллов, но будет хуже. Рекомендую вам переждать до утра на рейде. — Он назидательно поднял палец. — Там вам придется очень туго.

Капитан несколько раз прошелся по каюте. Я знал, как он торопится, но имело ли смысл рисковать?

Наконец, он сказал.

— Полагаю, вы правы. И нам лучше в море пока не выходить.

В дверях каюты я столкнулся с помощником, успевшим услышать последнюю фразу. Он грустно посмотрел на меня.

— Знаете, мистер Хэрриот, это ведь не первый такой случай. Ручаюсь, на якоре мы стоять не будем. Капитана Расмуссена штормом не напугать. Так что готовьтесь.

Я сел было писать дневник, но меня одолела зевота, а койка выглядела чрезвычайно заманчивой. Такая неподвижная, такая удобная! И день ведь выдался на редкость длинный…

19

— Биггинс говорит.

Я покрепче ухватил трубку, а другую руку сжал в кулак так, что ногти вонзились в кожу. Мистер Биггинс имел обыкновение долго и мучительно колебаться, доводя меня до исступления. Вызвать ветеринара, по его понятиям, значило пустить в ход последнее отчаянное средство, и для него было истинной пыткой решать, пора уже или все-таки можно немножко погодить. В довершение, если мне тем не менее удавалось прорваться к нему на ферму, он с ослиным упрямством избегал следовать моим советам. Я хорошо понимал, что так ни разу и не смог ему угодить.

Он донимал меня в довоенные дни и теперь, когда война кончилась, ничуть не изменился, только немного постарел и стал еще упрямее.

— Что случилось, мистер Биггинс?

— Ну… телка у меня того.

— Хорошо, утром приеду посмотрю ее.

— Э-эй, погодите минутку! — Мистер Биггинс все еще не был уверен, стоит ли мне приезжать или не надо, хотя уже решился позвонить. — А смотреть-то ее нужно?