И всех их создал Бог

— Беги-ка к маме!

А сам вернулся в операционную.

Вероятно, я был очень бледен, потому что мистер Гарретт испуганно спросил:

— Он не расшибся?

— Нет-нет. По-видимому, все обошлось. Прошу прощения, что я убежал. Мне следовало бы…

Мистер Гарретт погладил меня ладонью по плечу.

— Ну что вы, мистер Хэрриот! У меня же у самого есть дети. — И тут он произнес слова, навеки запечатлевшиеся в моем сердце: — Чтоб быть родителем, нужно иметь железные нервы.

За чаем я наблюдал, как мой сын, кончив уписывать яичницу на поджаренном хлебце, принялся щедро намазывать солидный ломоть сливовым джемом. Ну, слава Богу, его выходка обошлась без печальных последствий, но прочесть ему нотацию я был обязан.

— Вот что, молодой человек, — начал я, — ты ведешь себя очень плохо. Сколько раз я повторял тебе, чтобы ты не смел лазить по глицинии…

Джимми вгрызся в хлеб с джемом, глядя на меня без тени раскаяния или смущения. Бесспорно, в моей натуре есть что-то от старой наседки, и за многие годы они с Рози — моей дочкой, когда она достаточно подросла, — прекрасно это уловили и завели обескураживающую привычку непочтительно квохтать в ответ на мои заботливые наставления. И тогда за чаем я понял, что Джимми никакими самыми убедительными тирадами не пронять.

— Если ты и дальше будешь так шалить, — продолжал я, — то я не стану брать тебя с собой на фермы. Придется мне найти другого мальчика в помощники.

Он перестал жевать, и я старался уловить, как подействовали мои слова на маленького человечка, которому позже предстояло вырасти в ветеринарного врача, до которого я во всех отношениях не мог и рукой дотянуться. Как тридцать пять лет спустя выразился мой однокашник по ветеринарному колледжу, суховатый шотландец, предпочитавший говорить без обиняков: «Просто черт знает насколько он лучше своего папаши!»

Хлеб с джемом шлепнулся на тарелку.

— Другого мальчика? — переспросил Джимми.

— Вот именно. Шалунов я с собой брать не могу. И мне придется поискать кого-нибудь другого.

Джимми погрузился в раздумье, потом пожал плечами, видимо решив отнестись к моим словам философски, и снова взял надкусанный ломоть. Но внезапно невозмутимость его покинула, он поперхнулся и поглядел на меня круглыми от испуга глазами.

— И ты… — произнес он дрожащим голоском, — ты отдашь ему мои сапоги?

Глава шестая

— Ох, черт! Так это же доктор Фу-Манчу^[3] собственной персоной.

Масленая лепешка выпала из пальцев фермера на тарелку, и он с ужасом уставился в окно кухни, где мы расположились перекусить.

Я проследил направление его взгляда и обжегся чаем.

За стеклом маячила грузная фигура в восточном халате. С изрытого оспой лица на нас зловеще смотрели раскосые глаза-щелочки, левую щеку от уха до подбородка пересекал уродливый шрам, но особенно жутким был единственный черный сальный ус, свисавший с верхней губы почти до ключицы. Экзотически пестрый халат ниспадал с его плеч свободными складками, а скрещенные на животе руки были глубоко засунуты в рукава.

Супруга фермера взвизгнула и отпрянула от стола. А я смотрел, не в силах шевельнуться, и не верил собственным глазам. Откуда взялось это леденящее кровь видение на фоне сараев и лугов йоркширской фермы?

Вопли фермерши становились все пронзительней, переходя в истерический хохот, но внезапно она умолкла и медленно направилась к окну. Страшное лицо расплылось в дружеской ухмылке, «Фу-Манчу» выпростал руку из рукава и растопырил пальцы.

— Так это же Игорь! — ахнула фермерша и грозно повернулась к мужу. — И в моем праздничном халате! Это ты его подучил, черт паршивый!

Фермер захлебывался смехом, обмякнув в кресле, — его шуточка удалась как нельзя лучше.

Игорь был одним из военнопленных, недавно водворившихся на ферме. В конце войны их сотнями отправляли трудиться на земле, что устраивало всех: фермеры получали вдоволь рабочей силы, а пленные только радовались возможности дожидаться репатриации, проводя много времени на свежем воздухе и питаясь — если учесть жесткое рационирование и карточки — прямо-таки по-царски. И даже я получил некоторую передышку от вечной необходимости одному справляться с задачей, требовавшей нескольких рук. Помощников у меня теперь появилось хоть отбавляй: они всегда были рады поразмяться, возясь с коровой или лошадью. Все-таки развлечение.

Естественно, подавляющую часть военнопленных составляли немцы, но на фермах работали еще итальянцы и, как ни странно, русские. Я даже растерялся, когда на станции вдруг увидел, что из вагонов выходят сотни, как мне показалось, китайцев в немецких шинелях. Потом я узнал, что это были татары, завербованные немцами и попавшие в английский плен. Игорь был одним из них.

Я знаю немало фермерских семей в наших краях, которые и по сей день ездят погостить у немцев и итальянцев, которых пригрели в ту пору.

Меня все еще душил смех, а фермерша все еще разделывала мужа под орех, когда я сел в машину и справился со списком вызовов.