...И вся жизнь (Повести)

Меня же охота разбирает узнать, что в газете написано. Поэтому я робко признался, что хотя я и не сильный грамотей, но немного по-русски читаю.

— Читай! — приказал начальник и сунул мне под нос газету. — Вслух читай!

В газете напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР, а в нем говорится, что Герой Советского Союза Яков Владимирович Смушкевич награждается второй Золотой Звездой Героя. Глазам своим не верю: все сходится — имя, отчество, фамилия. Неужели это мой старший брат, о котором столько лет не имели вестей? Неужели наш Яша в Москве стал таким большим начальником — комкор, летчик, герой?

Начальник «жвальгибы» увидел, что мы с отцом очень обрадовались, разозлился, да как гаркнет:

— Марш к печке!

Мы с отцом бросились к печке. Той самой, облицованной кафелем, с толстым амуром. Начальник командует, чтобы мы навалились на печку. Отец с одной стороны, а я с другой на теплый кафель нажимаем. Глупое занятие, согласен, но что сделаешь, если начальник так велит. Нажимаем на проклятую печку, будь она неладна, со всех сил, аж рубаха к спине прилипла, а начальник знай покрикивает:

— Не жалейте сил, нажимайте!

Долго он нас у этой печки держал. Натешившись вдоволь, подозвал к столу:

— Вот когда эта печка с места сдвинется, тогда и монумент вашему Яшке в Рокишкисе поставят.

Печка на месте осталась, а начальник «жвальгибы» вкупе с другими фашистами бежал из Литвы. А вскоре и генерал Смушкевич прилетел в Рокишкис.

3

У каждого человека есть свое самое дорогое место на земле. Это место, где родился, где сделал первые шаги, где увидел небо и произнес простое и ласковое слово «мама». Таким местом для Якова Владимировича Смушкевича и был его родной Рокишкис — маленький городок в озерно-лесном крае Литвы. Сколько раз во сне и наяву ему виделся провинциальный Рокишкис. То он вспоминал о Рокишкисе среди позолоты кремлевских залов, то — на курортном побережье Черного моря, он тосковал о родном городке в прекрасном Мадриде и среди унылых песков Монголии.

Из Рокишкиса он уходил в старом пиджаке с отцовского плеча. В кармане краюха хлеба. Уходил по дороге, разоренной войной, в жизнь, вспененную революцией. Вернулся в родной городок в генеральском кителе, на котором сияли две звезды Героя.

Смушкевичи не были тщеславными людьми, но, вспоминая возвращение Якова Владимировича в Рокишкис, мать его говорила:

— Чтобы прожить один такой день — не жалко жизни. Самая большая наша гордость — дети. Великая честь для отца и матери, если их любовь к сыну разделяет народ.

Утром старый портной вышел из дому, чтобы показать Якову Владимировичу Рокишкис, но, по правде говоря, старику очень хотелось, чтобы соседи увидели его рядом с сыном — генералом.

— Оглянись, сынок, — с гордостью заметил отец, — сколько народа за нами идет, столько не вышло бы на улицы Рокишкиса, если бы приехал сюда сам президент. А ведь сегодня не пасхальный день. У каждого свои дела. На тебя пришли смотреть, и это не только из любопытства. Ты наш — рокишкский. Вот как высоко поднялся. Летчик! Одно слово — Герой.

У ворот школы стоит старый учитель:

— Здравствуйте, товарищ генерал.

Смушкевич, словно все еще школьник, вытянул руки по швам, доложил учителю:

— Ученик рокишкской начальной школы вернулся в родной город.

Крепко обнял учителя, поцеловал в седую холеную бороду:

— Спасибо за то, что вы меня грамоте научили.

— Ох, и силен же ты, Яшка, — расплылся в улыбке учитель, — обнял, аж косточки затрещали. — И, обращаясь к толпе, сказал: — Обратите внимание, люди, кто в Советском Союзе в Героях и в генералах ходит. Сын простого труженика, нашего рокишкского портного. Разве такое могло случиться в буржуазной Литве? Но теперь и у нас жизнь по-другому пойдет. Правильно я говорю, товарищ генерал?

— Очень даже правильно. Литва, встав на путь Советской власти…

Отец тянет сына за руку. Он ревнует — ему хочется, чтобы после столь долгой разлуки Яков Владимирович оставался только с ним, смотрел только на него, слушал только его.

А тут новая встреча. Старый извозчик из толпы протискивается:

— Здравия желаю, товарищ генерал, — растопырил у лба пальцы, огрубевшие от многолетнего труда. — Не признаешь, что ли?

— Погоди! — машет руками отец. — Люди добрые, милые соседи, я вас прошу, тихо, мне с генералом надо посоветоваться.

Толпа стихла, задние тянут шеи, чтобы лучше разглядеть старика Смушкевича и его сына-героя.

— Я думаю так, Яшенька, — словно между прочим замечает портной, когда они пришли на центральную городскую площадь, — здесь пусть и ставят.

— Что ставят? — недоуменно переспросил Яков Владимирович.

— Ну, как его, не памятник, а этот, из бронзы отлитый…

— Бюст, — охотно подсказывает сразу несколько голосов.

— Знаешь, Яшенька, как я узнал, что Советское правительство решило поставить в Рокишкисе твой бюст? Не знаешь? Так я тебе расскажу.