...И вся жизнь (Повести)

— Это вы Ткаченко? — подозрительно спросила она.

— Представьте, с самого рождения.

— Я читала ваши статьи. Они мне нравятся, солидно пишете.

Молодой человек привычно объясняет, что Павел Ткаченко, который выступает с большими статьями в «Заре Немана», его отец, а он пока всего-навсего репортер и работает в отделе информации, пишет крохотные заметки.

Женщина призналась, что даже удостоверению не поверила, потому что не может такой молоденький писать серьезные статьи. Но раз сын, тогда понятно, что в партийную газету взяли работать. Почему бы сына не пристроить в редакцию, если есть такая возможность. Редакция, конечно, не завод, тут работать приятнее.

— Ты только, милый, старайся. — Женщина фамильярно похлопала Анатолия по плечу и неожиданно спросила: — Так о чем же соседка в редакцию писала?

— Разве вы не Оксана Терентьевна? — растерялся Анатолий.

— Что ты, милок, господь с тобой.

— Когда же будет дома Бажаева?

— Кто знает? Она в больнице по сменам работает, когда днем, а когда ночью. Сегодня, кажись, днем. Может, через часок и вернется с работы.

Досадуя на свою опрометчивость (вступил в объяснение с какой-то посторонней бабой, еще и удостоверение ей показывал), Толя снова вспомнил размолвку с отцом. До каких пор он будет оставаться лишь тенью отца?

— Опыт приходит с годами!

Толя оглядывается. Он явственно слышит голос отца, но скамейка пуста, рядом никого нет. Просто этот полезный аргумент отец так часто произносит, что он слышится даже в пустом сквере. А что, если опыт не придет совсем? К чему тогда работа в редакции, учеба на факультете журналистики? Может, и вправду наняться рыбаком? Нет, рыбаком — это для красного словца, чтобы позлить отца: он столько статей написал о пользе работы на заводе, что мог бы и своего любимого отпрыска послать в цех, по крайней мере, был бы последовательным. Но ведь глаз у отца наметан. А может быть, у меня и вправду есть искорка, которую хочет раздуть старый журналист, а я не чувствую ее жара?

Допустим, есть и «искорка», и «жилка», и что это там еще… Но к чему эта постоянная опека? Если уж мне газета на роду написана, то все же надо жить подальше от родственников. Пора, давно пора отбрасывать на землю собственную тень. Вот ведь Вовка устроился работать в чужом городе и ничего — живет!

Двадцать лет — это возраст. Пушкин к двадцати годам успел написать «Руслана и Людмилу», оду «Вольность», стихи «К Чаадаеву», «Деревня» и множество других. А что успел сделать ты, Анатолий Павлович Ткаченко?

Недавно в одном из московских журналов Анатолий прочел любопытную статью ученого об отцах и детях, о преемственности поколений. Из статьи молодой Ткаченко впервые узнал о медико-статистических исследованиях. Оказывается, половое созревание подростков в большинстве развитых стран наступает на два-три года раньше, чем в прошлом столетии. Объясняется это улучшившимся питанием, развитием медицинского обслуживания, некоторыми психологическими факторами. Автор упоминает капиталистические страны, где в раннем пробуждении сексуальности большую роль играет эротическая и просто порнографическая литература. С другой стороны, автор утверждает, что социальная зрелость к молодежи ныне приходит позже, чем в прошлом столетии. В статье дается объяснение и этому прискорбному факту — больше времени требуется для образования, овладения техникой и т. д. Из этого разрыва между социальным и физиологическим созреванием вытекает ряд проблем, в которые цивилизованное человечество уперлось лбом и, как говорится, ни тпру ни ну!

Анатолий знает и по себе и по приятелям: все они мнят себя искушенными в жизни людьми. Что говорить, половую проблему изучили, а вот найти свое место в жизни многие еще не успели. Среди его друзей большинство студенты или, как и он, полустуденты: днем работают, вечером учатся. В будущем, конечно, каждый из них «велик», а сегодня… Если эту фразу написать на бумаге, то кавычки помогут придать слову «велик» иронический оттенок, а многоточие после «сегодня» позволит допустить, что Анатолий всерьез уверен в своей мизерности. Дескать, он пока даже не малая песчинка в пустыне.

А может быть, все-таки песчинка? Вот порыв ветра поднял ее, песчинку, или его — репортера — со скамейки, и он уже топает по адресу автора жалобы, посланной в редакцию. На этот раз дверь открыла сама Оксана Терентьевна:

— Вы из газеты? Пожалуйста, проходите, я вас жду.

В темном коридоре вспыхивает яркий прямоугольник. Из двери высунулась голова знакомой уже Анатолию женщины. Он почему-то подумал, что соседка Оксаны Терентьевны типичная квартирная склочница, что сейчас она станет подслушивать их разговор. И хотя это не имеет никакого отношения к письму в редакцию, репортер задает первый вопрос именно об этой женщине. Оксана Терентьевна говорит о соседке уважительно: была на фронте, имеет заслуги, награды.

— Марию Сидоровну жизнь не баловала, а вот теперь одинока, со здоровьем плохо… Впрочем, вы пришли ко мне, очевидно, по моей жалобе…

— Да, да, конечно.