И вздох осин при каждом шаге... Записки прошлого лета

Вчера собирал в бору новорожденные беленькие. Пополудни пришли с Берега Валерий и Юра. Валерий был физиком. Что такое физик, я не знаю, но многие шли в физики, физичили до конца, никто не уходил из физиков, как не уходят из писателей (правда, был один поэт, завязал со стихами, ушел в мясники). Валерий ушел из физиков, поскольку физика перестала кормить. Год назад от Валерия ушла жена, уехала в Германию с сыном. Нынче Валерий прокрался туда, в Германию, в Мюнхен или Кельн, выследил (он сказал: «вычислил») своего сына в университете, явился ему, как тень отца Гамлету.

Валерию под полтинник, он переломил судьбу, ушел из физического института, закончил курсы английского языка, одни и вторые, будет преподавать инглиш нашим юным лопоухим англоманам.

Юра Аверин, как большинство дачников на Берегу, гидротехник (у нас на Горе тоже есть один, доктор технических наук, из той же плеяды). Своих однокашников завлек на Берег Николаенко, гидростроитель; подпирающая Гагарье озеро плотина, река Калоя, превращенная в канал, его рук дело. Предполагали озеро обрыблять.

После застолья у меня в избе перешли к костру на угор. Технари запели песни своей молодости, петые у костров. Я тоже сиживал у костров, десятью годами ранее технарей. Запомнилось оттуда только вот это: «Я гляжу на костер догорающий. Гаснет розовый отблеск огня. После трудного дня спят товарищи, почему среди них нет тебя?» Надо бы, для рифмы, спеть: «Почему среди них нет меня?» Но тогда бы вышла ахинея.

Почему-то приходит на память дурацкая песенка, может быть, с войны или еще раньше... «Николай, давай закурим, спички есть, бумагу купим». В куреве важнейшим компонентом была бумага, важнее, чем табачок. Раз был такой случай: я работал в изыскательской партии в Забайкалье, прокладывали лесовозную дорогу за Селенгой. В партии был ездовой Ванюшка, возил на коне во вьюках имущество, доставлял с базы провиант, письма. Я его попросил привезти свежих газет, дал на газеты денег. Мне хотелось быть в курсе событий текущего дня. Ванюшка привез пачку Газет «Унэн», на бурятском языке. Ему и в голову не пришло, что газеты заказывают не на курево, а на что-то другое.

Мы хорошо посидели с береговыми дачниками, выпили, закусили жареными грибами: белыми, подосиновиками, подберезовиками, маслятами, моховиками, сыроежками. С похмелья поламывает, что-то внутри постанывает, свербит. Похмелье, конечно, болезнь тела, но прежде всего истома совести: совесть томится. Ее надо выхаживать, как занемогшее дитя, ласкою, уговорами, добротою, ношением по лесам, по лугам, по зеленым берегам...

В лесу такая тишина,
что слышен рост гриба во мшаге.
Как снег, кипрея седина,
и вздох осин при каждом шаге.

Пришла Галина Алексеевна, сказала, что встретилась с медведем, в бору за Саркой. Медведь совершил два прыжка в направлении встреченной в лесу седовласой дамы. Его прыжки мощны и грациозны (со слов Галины Алексеевны). Медведь порыскал, остановился, привстал на дыбки... Галина Алексеевна (кандидат в мастера спорта по академической гребле, инструктор туризма всероссийской категории) замерла... «Я вот так стою и ничего не чувствую, как будто в пропасть лечу. Со мною было в одном походе... Он постоял на дыбках и пошел, не ко мне, но и не от меня, а вокруг. Я вот так вот прихлопнула в ладоши, он рыкнул и скрылся. Но оставался где-то вблизи меня».

Галина Алексеевна шла по нашей деревне от себя ко мне, на нее кинулась жуткая, серая, натасканная на людей собака Гены Гера, укусила за локоть. Собака Гера много хуже медведя. В нашей деревне поселилось зло: четвероногое, в густой шерсти, с обстриженными ушами. Сам Гена — красавец: поджарый, лысый, в цветном блестящем спорткостюме, его баба —толстая, рыхлая, с дымящейся сигаретой в зубах, издалека кланяющаяся, может быть, не злая.

Чего не стало в нашей деревне, так это коз и козлов, на коих строятся планы, зиждутся надежды всякого начинающего фермера или долго живущего на селе дачника. Оля сказала: «Я же принимала у козы роды, все козлятки попадали в мои руки. Они ко мне обращались: «Ма-а! ма-а!» И что же — их потом резать? Нет, я не могу».

Алеша в это время что-то подвинчивал в мотоцикле, помалкивал.

Как-то я высказал ему такое предположение: «Ты становишься самой известной личностью в округе. Доркичев уже старый. Будут перевыборы волостной головы, тебя бы могли выбрать. Ты не хочешь баллотироваться?»

Алеша отнесся к такой перспективе спокойно, рассудительно: «Вообще-то я не пью, в технике кое-что понимаю. Могли бы выбрать. Но я как-то не расположен. Не хочу».